Должно быть, с ним и было так легко всем, что он был “грешник”. Нельзя без слез и улыбки читать его о святой Травиате (“Среди художников”). Зато – тут и тепло, тут и “уют” – и ласка какая-то, до корней, до ручьев подземных бытия… Как холодны и скупы перед ним “праведники” – Трубецкой, Флоренский[138], Булгаков. У “грешника”, должно быть, хлеб мягче оттого, должно быть, что и рука мягче: не столь тверда и уверенна, как у “праведника”. Бороденка – зеленая: табачная зелень, и в ней совсем желтые, не от рыжины, а от табаку, волосенки, руки трясутся; на шее синие жилки; все прокурено: бороденка, нос, щеки, шея, даже уши обкурены. Пальцы на руках – коричневые от табаку. Какая уж тут праведность, когда губы сохнут без папироски, как без воды живой! Как другие не только “едят”, но и “объедаются” и “обжираются”, так и он не только “курил”, но и “обкуривался”. Весь обкурен и все кругом обкурено. Я не курю, я и дыму табачного не люблю. А вот его дым – от его папироски, вечной, неугасимой! – любил и тоскую по нем.
Увидать бы хоть на минутку опять алый огонек его неугасимой папироски. Полегчало бы на душе. Нет. Не увидишь. Все кончено. Могила. Вот грущу о нем и вспоминаю по “кусочкам”, по маленьким зацепочкам памяти – то за его бородку, то за дымок папироски, то за то, то за другое… И… Почему же с этою могилой меня не может время помирить. Как о невозможном счастье мечтал я о том, чтоб увидеть Лермонтова и Леонтьева живых. А его увидеть Бог дал; а то бы так же мечтал бы и о нем, о третьем, как о них. Я застал его “на самом кончике”, и вот этого “кончика” хватит, должно быть, на всю жизнь…»
Вера
Вера
Среди писем, которые Розанов продиктовал перед смертью, было обращение к детям: «Перед сокровищем Васенькой прошу прощения. Много виноват в его смерти. Грациозной Наденьке желаю сохранить ее грацию, великодушной и великой Вере желаю продолжения того же пути монашеской жизни, драгоценной и трепетной. Тане желаю сохранить весь образ ее души. Варе желаю сохранить бодрость и крепость духа, Алю целую, обнимаю и прошу прощения за все мои великие прегрешения перед ней, Наташу целую и обнимаю, любимому человеку Шуриному очень желаю добра и счастья».
Расскажем коротко, что случилось с каждым из них, хотя по большому счету с этого места надо было бы начать писать еще одну книгу, а эпиграфом к ней могли бы стать слова из дневника Пришвина: «Великий богоборец Розанов. Его семья, воистину, как в греческой трагедии, несет небесную кару за спор отца с богами».
Самая трагическая судьба оказалась у Веры, той, которую, если вспоминать не только Олю Мещерскую из «Легкого дыхания», но и Лару Гишар из «Доктора Живаго», «преступно рано сделали женщиной», которая еще одиннадцати лет от роду хотела умереть, а потом ушла в монастырь. Отец был до последнего уверен, что его дочь спасется там не только душой, но и телом, что в обители ей хорошо, она там счастлива и сможет пережить за монастырскими стенами ужас последних времен. Однако в действительности все оказалось не так.