«Теперь я так раскаиваюсь, что отдала эти рукописи Наталье Аркадьевне. Они наверное пропали», – с горечью вспоминала Татьяна Васильевна.
Еще раз Н. А. Вальман появилась в Сергиевом Посаде в 1938 году. «Она была какая-то странная, в ней было что-то очень неприятное, и я уже была рада, что она уехала. Про рукописи сестры она молчала, мы не спрашивали… боялись, что она будет что-то нам лгать и задержится у нас. Больше я ее не видела, а сестре Наде она писала дикие письма, сестра ей не отвечала. Так печально кончился этот эпизод. Она сыграла в нашей жизни и положительную роль, и отрицательную, так как совсем не подходила к нашей семье. Я с печалью вспоминаю о ее жизни у нас».
И потянулись трудные дни и ночи трех маленьких русских женщин. Надежда Васильевна работала в детской библиотеке, Варвара Васильевна воспитательницей в детском доме, покуда ее не выгнали оттуда за антипедагогическую самодеятельность[140], Татьяна Васильевна служила секретарем в Электротехнической академии, и на всех Розановых девах стояло клеймо человека, фактически объявленного в новой стране вне закона. Никакого другого наследства Василий Васильевич ни своей вдове, ни дочерям не оставил[141], а все их планы издавать его сочинения, собирать воспоминания о нем, публиковать письма от Горького и Блока, которые получила Надежда Васильевна сразу после смерти отца, все обещания и надежды, кружок по изучению творчества Розанова при Вольфиле, отделение по изучению языка Розанова, организованное Брюсовым, превосходная книга Шкловского о Розанове, страстный призыв Голлербаха смириться перед Розановым и признать его гениальность[142] – все это, едва начавшись, было на многие годы оставлено и забыто.
«Забудьте вы о Розанове, погубит Вас этот несчастный реакционер», – сказал, по преданию, Эрику Голлербаху Корней Чуковский, который в каком-то смысле мог считать себя победителем в их с В. В. идейном противостоянии, и эта настоятельная рекомендация советского сказочника относилась ко всем, кто имел несчастье Розанова знать и смел его помнить, да и к самому Голлербаху, арестованному в середине 1930-х, в первую очередь. Другим «пострадавшим» от В. В. оказался издатель философской литературы Г. А. Леман-Абрикосов, тот самый, кто в октябре восемнадцатого года угостил Розанова последними в его жизни рисовыми котлетами и последним творожком, а девять лет спустя был сослан на три года на север с формулировкой: «пропагандировал в антисоветских целях антисимитско (так в источнике. –