Скованные одной цепью

Скованные одной цепью

Пришвин узнал о смерти Розанова в Ельце. «Сегодня я назначен учителем географии в ту самую гимназию, из которой бежал я мальчиком в Америку и потом был исключен учителем географии (ныне покойным) В. В. Розановым», – записал он в дневнике 13 октября 1919 года, и остается только догадываться, как много в его личном и весьма успешном жизнетворчестве это назначение на «должность Розанова» значило. Учителем он, правда, оказался таким же неважнецким, как и его покойный наставник, и продержался в отличие от В. В. на этой работе недолго. Из Ельца перебрался в Смоленскую губернию (повторив, таким образом, розановский же маршрут), а потом переехал в Подмосковье, и когда несколько лет спустя известный литератор А. С. Ященко попросил М. М. написать автобиографию для издаваемого им в Берлине словаря русских писателей, Розанову в пришвинском тексте было посвящено несколько веских строк: «В судьбе моей как человека и как литератора большую роль сыграл учитель елецкой гимназии и гениальный писатель В. В. Розанов. Ныне он скончался в Троице-Сергиевой Лавре, и творения его, как последующая литература, погребены под камнями революции и будут лежать, пока не пробьет час освобождения»[145].

В том, что касается творений своего гениального учителя, Пришвин оказался прав, однако сам он его не забывал. Имя Розанова чаще, чем чье бы то ни было, встречается в дневниках «охотника за счастьем», который терпеливо выстраивал свою непростую конфигурацию взаимоотношений с советской властью и к середине 1920-х годов сумел отвоевать немалое литературное и жизненное пространство. Именно в этот период М. М. и повстречал в Сергиевом Посаде Т. В. Розанову, и записи в его дневнике, относящиеся к этому знакомству, суть штрихи не только к ее портрету, но и к лику ее отца – и к его жизни, и к его смерти.

«Был у дочери Розанова Татьяны Васильевны, – писал Пришвин 16 марта 1927 года. – “Хорошо, – говорит, – что вы любите природу, значит, человека не любите, нельзя его любить”. Совсем Розановская манера, и лицом, и натурой совсем Розанов. Она говорила, что Вас. Вас. приходил иногда со службы расстроенный, чем-нибудь его обидели, и он долго плакал, ложился в кровать и плакал, как ребенок. И она тоже мучится службой и тоже, наверно, плачет от нее».

Если учесть, что Татьяна Васильевна родилась в 1895 году, а Розанов оставил службу в Госконтроле в 1899-м, то помнить о его слезах она могла слабо, но, может быть, воспоминания эти относятся ко времени его работы уже в газете у Суворина, где В. В. тоже приходилось порой несладко. Кроме того, в своих мемуарах Татьяна Васильевна писала о том, как трудно было ей самой и ее сестре Варваре на советскую службу поступить, и розановские страдания первых петербургских лет не то чтобы блекнут на фоне того, что пришлось испытать его дочерям, но скорее заставляют задуматься: а стоило ли, правда, с таким упорством пытаться ту старую, неповоротливую царскую Россию направлять то влево, то вправо, раскачивать и загонять, как старую клячу, чтобы получить вот такое: