И хотя Пришвин здесь шифрует имя Татьяны Васильевны, нет сомнения, речь идет о ней и о его сомнениях, а стоит ли давать ей читать начало автобиографического романа «Кащеева цепь» и как сложатся после этого их отношения. О том, что из этого прочтения вышло и что не вышло, чуть позже, а что касается самой Татьяны Васильевны, то она писала в воспоминаниях: «После сильного увлечения в юности философией, затем перенесенных ужасных лишений в гражданскую войну, после потери близких родных, трагической смерти сестры Веры, у меня началась реакция. Мне захотелось обыкновенной, простой жизни молодой девушки. Захотелось веселия и забвения. Хотелось радости, хотелось быть любимой. Но все это было мне чуждо по моей природе и потому неудачно. От всех этих переживаний я вынесла грусть о прошедшем, сожаление о частично неправильно прожитой жизни и более мягкое сердце».

Вряд ли она имела в виду Пришвина, когда говорила о неудачах в личной жизни, и уж тем более едва ли была готова ответить ему взаимностью, разбить его брак и оскорбить его жену Ефросинью Павловну, которую очень уважала, но помимо всего прочего перед ее глазами стоял печальный опыт родных сестер. Ни у Надежды, которая жила в семье, где ею были недовольны свекр со свекровью и настраивали против нее своего сына, ни у Варвары семейная жизнь не складывалась. Выходить замуж абы как Татьяна Васильевна не хотела, а достойный, равный, разделяющий ее взгляды и убеждения человек (вспомним еще раз письмо Розанова Флоренскому, где он пишет о честном, верном, ясном женихе для своей дочери) ей не встречался. Сам Пришвин записал и, надо полагать, с большим сочувствием слова их общей знакомой Екатерины Тарасовны Александровой (жены того самого Александрова, главного редактора «Русского Обозрения», кого Розанов так невзлюбил еще в свой первый славянофильский период в конце девятнадцатого века):

«Тарасиха о Тане Розановой.

– Очень хорошая, но все-таки человеком никогда не будет. Я так ей и в глаза сказала: “За глупого ты не пойдешь, а умный тебя не возьмет”».

Татьяна Васильевна, верно, и сама это хорошо понимала и позднее писала в одном из писем: «Я очень уважаю и преклоняюсь перед настоящей семейною жизнью, но это единичные явления в жизни, так же, как и настоящее монашество… И как ни трудно мне на старости лет, больной, быть одной – я не могу подумать без содрогания о совместной жизни с кем бы то ни было, и благодарю Бога, что Он не допустил меня смолоду в брак и тем сделать величайшую ошибку в своей жизни».

Слышал бы это ее отец…