Тарасиха, конечно, черносотенка, а теперь стоит за Совет, за большевиков, ненавидит жидов, кадетов, Керенского. Сама при большевиках отлично живет. Через нее отлично, прямо насквозь понятно, почему черносотенцы были сразу поглощены большевиками и отлично устроились жить в кишках революции.

Розанов звал Тарасиху “бабой Ягой”. Это понятно: она груба, форсирует – де “Мадам сан жен”, а он любил внутренних, извне стыдливых людей. Розанов был сам нежный, тихий человек с таким сильным чувством трагического, что не понимал даже шуток, сатиры и т. п. Розанов мог быть, однако, очень злым».

Эту злость ни забыть, ни простить Михаил Михайлович Василию Васильевичу так и не смог. Но и нежность, и стыдливость его тоже запомнил…

После 1930 года отношения Пришвина с Розановой стали постепенно сходить на нет, ее имя все реже встречалось в его дневнике, а вот имя ее отца – напротив, все чаще. М. М. постоянно к Розанову обращался, перечитывал его сочинения и в лихие советские годы через уроки своего учителя постигал важные для себя вещи и все больше входил в «розановское наследство». В середине 1930-х он получил квартиру в Москве в писательском доме в Лаврушинском переулке, драматически развелся с первой женой и второй раз женился (об этом в его повести «Мы с тобой»), в Загорске больше не бывал, а с Татьяной Васильевной изредка все же виделся, например, в 1939 году на вечере в свою честь, куда она пришла вместе с художником Михаилом Васильевичем Нестеровым.

Помимо Пришвина и Нестерова в круг ее общения входили и другие славные, известные люди, для которых фамилия Розанов по-прежнему много значила. Так, в конце 1930-х годов дочь Розанова подружилась с внучкой Льва Толстого Софьей Андреевной Толстой и несколько месяцев прожила у нее в квартире в Померанцевом переулке (той самой, откуда в последний путь в Ленинград отправился в 1925 году муж Софьи Андреевны Сергей Есенин). Встречалась она и с Анной Ахматовой, которая рассказывала ей, что «однажды в жизни видела моего отца молодым, когда он был еще чиновником в Государственном контроле. Говорила, что хорошо его помнит. Я же сказала, что мои сестры Варя и Надя очень любят ее стихи, и попросила подарить Варе фотографию. Она надписала ее. Варя была в восторге».

Rosa nova

Rosa nova

И все же, несмотря на редкие просветы и отдельные добрые встречи, судьба была по-прежнему к дочерям В. В. – не важно, поменяли они фамилию или нет, – беспощадна. Осенью 1942 года арестовали Варвару. «Был обыск, взяли какие-то ее стихи. Сначала она сидела в местной тюрьме, а потом ее отправили в Москву на пересыльную. В Москву проезда не было, узнать мы о ней ничего не могли. Когда она сидела с месяц в Загорске, Надя и я делали ей передачи, и она раза два посылала с оказией записочки. В конце концов она попала в Рыбинск, откуда ее освободили, но у нее не было сил вернуться, я за ней ехать не могла, так как в это время лежала в больнице. Надя работала, и ее не отпустили ехать за сестрой. Потом мы узнали, что она умерла 15 июня 1943 года от дистрофии в тюремной больнице. Но об этом стало известно позже – в 1945 году[148]. На допросе ей задавали такие вопросы: почему вы любите уединение? Почему вас интересуют стихи, зачем сидите дома одна? Варя была очень экстравагантная, как-то читала в Москве модернистические стихи, в цилиндре, на каком-то литературном вечере. Думаю, что это ей повредило».