Эта оценка связана с целями тогдашней яростной полемики восстановившихся «Современника» и «Русского слова» – в контексте герценовской интерпретации происшедших в 1862 году событий. Но всё же и в сути этой оценки (а мы даём лишь её исходный тезис, оставляя читателям прочтение всей статьи) очевидна разноприродность литературных дарований Герцена и Салтыкова.

Своеобразная художественность Герцена интровертна, она формируется лирическими, субъективными доминантами его личности. «Подпольный человек» из повести Достоевского (задуманной как раз в 1862 году) соотносим не только с Чернышевским и Варфоломеем Зайцевым, но в значительной степени и с Герценом («Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить»).

Художественность Салтыкова (здесь можно сказать: Салтыкова-Щедрина) экстравертна, комизм в ней превалирует над лиризмом: несовершенства мира дольнего бурно проявляются на фоне величественного мира горнего, поэтому ничего придумывать не надо, всё есть в «карикатуре действительности», надо только разглядеть и описать. И в событиях 1862 года ему интересны не факты сами по себе (сколько же он огребёт за то, что критически, мягко-критически, выскажется о романе «Что делать?» – и лишь потому, что не стал делать скидку на горестное положение Чернышевского, жестоко пострадавшего в том же самом году). Ему незачем играть с ними, как играют в кубики.

Салтыкову интересно то, что произошло с соотечественниками, прочувствовавшими и пережившими 1862 год. А это видится лишь с некоторого временного расстояния.

Он был независим в представлениях о том, что в определённых кругах называли «настоящим делом», а именно к радикальным формам в решении социальных и экономических проблем («Разговоры с Зайчневским становились утомительны, – вспоминал Л. Ф. Пантелеев, – он тогда был в периоде крайней экзальтации и поминутно повторял всё одно и то же: “Прошло время слов, настала пора настоящего дела”. Перечитав не раз “Молодую Россию”, я окончательно убедился, что это горячечный бред, да ещё могущий по своему впечатлению на общество повести к очень дурным последствиям, потому все данные мне экземпляры уничтожил»).

Уничтожить-то уничтожил, но трихины остались живёхоньки…

То, что Салтыков в ту пору также размышлял о сути «настоящего дела», подтверждается строками в его незавершённом романе «Тихое пристанище». Его опубликовали только в 1910 году, но задуман он был, по косвенным приметам, в начале всё того же 1862 года, и работа над ним, по меньшей мере, шла до начала года 1863-го.