Эфиопией или Абиссиней, как она раньше называлась, он интересовался и раньше. Абиссиния мелькнула в поэме «Немереча», когда поэту в брянской глуши явился стог – «Округлый, желтый, конусоподобный, / Как в Африке тукули дикарей…» Герой его новеллы из «Новейшего Плутарха», педагог Ящеркин, пропадает в окрестностях Харарры, исчезнув в направлении тропических лесов Шоа. А в «Розе Мира» упоминается Абиссинская христианская метакультура, безнадежно задержанная в своем пути. Абиссинией прошли все русские исследователи Африканского материка, в чьи биографии он погрузился. Последним туда путешествием доктора Елисеева, проведшего две недели в Харарре, заканчивался очерк о нем в написанной книге. И еще – по Хараррскому плоскогорью путешествовал Николай Гумилев. За Гумилевым, прошедшим по знойной Абиссинии, за русскими исследователями Андреев следовал по картам и описаниям в библиотечной тишине.

Прочел Андреев много: «Путешествие во внутреннюю Африку» Ковалевского, «Путешествие в Центральную Африку в 1875–1878 гг.» Юнкера, «По белу свету» Елисеева, «От Энтото до реки Барро» и «С войсками Менелика II» Булатовича, заглядывал в труды Рафаловича и Норова. Читал с увлечением: его влекли путешествия не только по иным мирам. Да и казалось, что книги о географии – то занятие, которым он как литератор сможет зарабатывать на жизнь. Появились и другие замыслы: написать биографию Минаева, знаменитого буддолога и индолога. Он встречался с племянницей Минаева⁴¹⁸, а Матвеев по его просьбе стал хлопотать в Академии наук о пенсии для нее. Позже, в тюремной черновой тетради, намечая план будущей просветительской библиотеки, посвященной русской науке, один из томов он отведет исследователям Южного полушария, начиная с героев своей невышедшей книги – Ковалевского, Елисеева, Юнкера и продолжив именами Булатовича, Миклухи-Маклая и Альбова. Но, как бы ни влекла в эту зябкую зиму 1946-го Африка, ночами он возвращался к рукописи романа.

11. Романический канон

11. Романический канон

Всю жизнь Андреев перечитывал Достоевского. А в самом конце 1946-го или в начале 1947 года он перечел книгу Леонида Гроссмана «Творчество Достоевского»⁴¹⁹. Многое в ней было ему близко. Гроссман писал о «фантастическом» реализме Достоевского, о его врожденном мистицизме, об интересе «к снам, галлюцинациям, бредовым видениям», промежуточным состояниям между сном и явью. И особенно интересны наблюдения литературоведа над мастерством любимого писателя, «втискивавшего» – словцо самого Достоевского – в свои страницы множество лиц и философских теорий, стали теперь, когда он заканчивал «Странников ночи».