В «Русских богах» появляется образ Цитадели – Москвы сталинской, инфернальной, ставшей оплотом богоборческой власти. Вокруг нее «Мчится с посвистом вихрь», и этот вихрь демонический: «Но тиха цитадель, / Как / Гроб» и в тучах над ней «Знамя – / Солнце ночи».

В «Железной мистерии» Цитадель – символ тоталитарной державы. Символ из статьи Сталина к 800-летию Москвы. Прочитавший статью Шульгин сделал из нее политические выводы. Один такой: «Заявление, что Москва остается цитаделью всемирной революции, равносильно объявлению войны всем буржуазным государствам… Следовательно, в ближайшие годы нельзя ожидать прочного мира»⁵¹⁰. Он и позже считал, что страна живет «на грани войны». Так же думал его однокамерник Андреев. Столкновение Советского Союза с Западом он считал неизбежным. Апокалипсис недавней войны должен продолжиться в мистерии мировой истории новым ратоборством в душной полночи «атомного века». Тирания и война – главные опасности для человечества.

Замыслы вытекали один из другого, очерчивалась поэтическая модель мироздания. Москва один из его центров, потому ее описанием открываются «Русские боги». Первая глава, «Святые камни», почти вся написанная в 1950-м, начинается с Кремля, «ковчега отечества», и с младенчества «приувязанного» «к церквам, трезвонящим навзрыд» автора-вестника. Поэт последовательно сакрализует все вокруг, весь мир, становящийся духовной, религиозной действительностью. Без искусства она немыслима. Культ и культура – взаимосвязаны и нераздельны. Библиотека и Большой театр – те же святые камни, что и собор Василия Блаженного или храм Христа Спасителя. А обсерватория – храм «у отверстых ворот Божества».

Стихотворение «Обсерватория. Туманность Андромеды» и первая глава «Странников ночи» «Великая туманность» – связаны. Возможно, в те же дни, когда написалось стихотворение, он попытался восстановить начало романа. Но надежда, что его рукопись хранится в недрах Лубянки вместе с его «делом», еще теплилась.

В стихах он вновь проходил кругами своей жизни: пречистенское детство, метания юности, трубчевские немеречи, ночи тридцатых, война. Ранние стихи в новых циклах-кругах соединяли вчерашнее с сегодняшним. «Роза Мира» вырастала из тех же кругов. Все, о чем он писал, не нафантазировано, а пережито – все «путешествия сознания» тюремными ночами, все видения. Личное неотделимо от «космического». Круг темных искусов заново пройден в трех дуггуровских циклах.

Написанная в конце года «Симфония городского дня» стала самым выразительным, может быть, в русской поэзии изображением сталинской Москвы, ее советского карнавала. Эту поэму он чаще всего читал сокамерникам. Слушатели воспринимали ее, как и цикл «Святые камни», по-разному. Он оставил горестную заметку: