«Улавливают традицию: “Все русские поэты писали о Москве”.

Не улавливают совершенно:

1) новизны технических средств (в особенности ритмики и строфики)

2) новизны самого жанра

3) того обстоятельства, что не только ни один русский, но и вообще никакой поэт не превращал образа какого-либо города в материал для всестороннего выражения своего мировоззрения, точнее – своей религиозно-историко-философской системы (поскольку вообще термин “философская система” применим к тому, что может быть выражено на поэтическом языке)».

Декабрь стал самым напряженным месяцем 1950 года. 8—22 декабря написана «Симфония городского дня». 23-го – начата «Железная мистерия» (названная первоначально «Русской мистерией»), 24-го – «Роза Мира». О работе над ней он потом писал: «Я начинал эту книгу в самые глухие годы тирании, довлевшей над двумястами миллионами людей. Я начинал ее в тюрьме, носившей название политического изолятора. Я писал ее тайком. Рукопись я прятал, и добрые силы – люди и не люди – укрывали ее во время обысков. И каждый день я ожидал, что рукопись будет отобрана и уничтожена, как была уничтожена моя предыдущая работа, отнявшая десять лет жизни и приведшая меня в политический изолятор».

Горячка вдохновений вызвала нервное истощение и депрессию, правда, на этот раз в легкой форме. Как замечал умевший владеть собой, регулярно занимавшийся гимнастикой йогов Шульгин, «нервы в тюрьме легко расстраиваются». Тюремный распорядок, казенная еда – суп-баланда да каша, ритуал ее получения из «кормушки», камерный полусумрак, особенно тягостный осенью и зимой, когда в окнах, полускрытых «намордниками», поздно светало и быстро темнело, – выматывали душу самым стойким. Угнетало отсутствие известий – что с женой, что с друзьями? В 1949 году он отправил жене два письма, но они вернулись за ненахождением адресата. Как впоследствии оказалось, в номерном адресе отсутствовала одна цифра.

Заключенные с адресом «г. Владимир (областной), п/я 21» имели право писать и получать два письма в год. Регламентировался и размер писем. У Андреева долгое время имелся только один адрес – родителей жены. Ответила ему теща – Юлия Гавриловна. Она отказалась сообщить адрес дочери – перепуганная, преждевременно состарившаяся от переживаний женщина не знала, имеет ли такое право. Еще она боялась, что дочь разрешенные два письма в год станет писать не родителям, а ему. Несчастье с дочерью перевернуло жизнь. Мужа, заведовавшего созданной им лабораторией, уволили: дочь – «враг народа», ее мать – в эмиграции. Зятя она просила писать до востребования. На несколько лет теща стала единственной связью с внешним миром, единственной родной душой, самоотверженно ему помогавшей. Она присылала деньги, посылки. Благодаря, он писал: «Решаюсь обратиться к Вам с просьбой, т. к. я не знаю Ваш<их> денежных обстоятельств: если бы Вы смогли высылать мне в наступающем году по 25–30 руб. в месяц, это дало бы мне возможность удовлетворять свои насущные потребности. Разумеется, если для Вас это обременительно, прошу Вас забыть о моей просьбе, как если бы ее не было.