Он описывает действие силы, названной «Афродитой Всенародной» и даже «Афродитой Страны». Платоновское противопоставление двух образов богини любви занимало символистов. У Вячеслава Иванова есть стихотворение «Афродита Всенародная и Афродита Небесная». Но, чувствуя мифологическую тяжеловесность этого имени, Андреев ищет другое имя «Той, которой еще нет имени в языке».

С детства неистощимый на выдумывание имен планет и городов, правителей и героев, имена русских богов и насельников демонических пучин он хочет услышать. Не всегда убежденный, что и услышанное расслышано верно, понимая, что человеческий язык не может передать неземные созвучия, он не претендовал на истинность своих наименований.

Уверенный, что карма русской истории предопределяет страшный апокалипсический выход, он возвращается и возвращается к видениям гибели всего, что ему дорого. Без очищающей огнем гибели ему трудно представить освобождение русской души, условно названной Навной:

Навна, казалось ему, выйдет из заточения на радиоактивное пепелище. Русская держава, превращенная в сталинскую демоническую цитадель, может освободиться только под беспощадными ударами извне. Так в острожных стенах тогда думал не он один. Ошеломившее его у деревенского колодца известие о Хиросиме казалось началом апокалипсиса.

7. Трактат

7. Трактат

Заглавный мотив «Русских богов» – «карма страны», проявляющаяся в истории. Как демоническое начало влияет на ход истории, как один Жругр – демон государственности – сменяет другого, какие неземные силы проявляются в земных событиях и народных судьбах, рассказано в «Розе Мира». Но не только об этом. И каждому стихотворению надлежало значимым звеном войти в поэтический ансамбль. Всеобъемлющий образ бытия мог вместить только миф. Религиозное миросозерцание и есть миф. Поэтому Даниил Андреев утверждает: метаистория всегда мифологична.

Его миф – не рациональное следствие теорий, наблюдений, а опыт озарений и откровений. Их он ждал, на них надеялся, они входили в размышления и в стихи. В них ищет равноценного откровению слова, в которое бы вместилось блистание «тех сфер», «отзвук правды». Его поэзия программна, его лирические высказывания всегда части осмысленного целого. Но теоретические построения как таковые его никогда не увлекали. Однако и без теорий, объяснений он обойтись не мог с его врожденным, почти маниакальным стремлением к систематизации и завершенности. Миф – непротиворечивое в самом себе целое.

В сущности, «Роза Мира» – книга, к которой он подступался многажды, обдумывал и писал всю жизнь. В 1933 году она называлась «Контурами предварительной доктрины», в конце 1950-го «Трактатом», позже – «Метафизическим очерком». Да и таблица смены красных и синих эпох из этого же ряда. «Трактат», писавшийся как вступление и первая часть метаисторической трилогии, последовательно втягивал в себя всё. Не только представления о многомерном мироустройстве и мистических силах истории, но и всю жизнь автора.