В особнячке на Якиманке жили его герои, измыслившие покушение на вождя. Но оказывается, – об этом Алла Александровна услышала в лагере, – что там, «точнее, кажется, на Ордынке», жил человек, похожий на организатора изображенной в романе группы. «А конец ясно какой – хуже нашего. И знаю я это от женщины, которая “по долгу службы” способствовала этому концу, а потом сама влипла». Следователи, писала она мужу, «не могли не считать нас разветвлением, остатками и пр. этой очень большой группы. В их “здравые” мозги не укладывалось, что ты мог писать так похоже на то, что было в действительности, “из головы”»⁶⁰⁷.

Александр Петрович в начале февраля спешно поехал на свидание к дочери: помочь написать новые заявления. Она сообщала мужу:

«Сочинили огромное заявление Булганину. Я напишу тебе основные тезисы этого грандиозного эпоса, чтобы ты имел представление о том, чего именно я прошу.

Так вот – самое основное, это – то, что я жаловалась на фальшивые, в условиях застенка полученные, протоколы, а за два года пересмотра нас не допросили ни разу (это могло быть сделано и на месте) и осудили вновь по тем же протоколам, сфабрикованным настоящими преступниками – Абакумовым, Комаровым, Леоновым. Теперь я настаиваю именно на составлении новых, справедливых протоколов и на нормальном суде (а не всяких совещаниях). Что касается статей обвинения, то тут дело обстоит так: 8 должна быть абсолютно снята. По ней мы совершенно не виноваты, это все – чистое творчество Артемова, Леонова и пр. Я вообще ничего делать не собиралась, а все, что можно по этому поводу найти в твоих записках, относится к образам романа – такие люди должны были быть. П<ункт> 11 4 тоже незаконен, поскольку мы не представляли собой ничего организованного. Ну, а что касается 10 5, то он разделяется: часть была справедливой критикой и сейчас высказана ведущими лицами по радио и в газетах, часть, в том числе и основная линия романа, была вызвана ежовщиной (не было бы этих, осужденных Правительством, явлений, не было бы ни романа, ни большой части нашего недовольства). Если б меня спросили, как я расцениваю еще остающуюся часть 10 пункта, я бы ответила, что, пока существуют такие дела, как наше, и такие пересмотры – я имею право быть кое-чем недовольной. <…> Привожу два примера: как мы говорили Тане В<олковой>, что не поедем к ней на дачу, потому что там “неуютно”, а из этого сделали, что мы выспрашивали у нее местоположение и условия. А пример – как я под диктовку вписывала в протокол название, которого не знала (и сейчас не помню). <…> Я не знаю всего, что ты писал в 54 году, а кое-что, что знаю, напрасно написано – донкихотство…»⁶⁰⁸