Через неделю после завершения «Розы Мира», бессонной ночью 19 октября, им написано последнее стихотворение. В нем беспокойство о главном:

Помня об обязательствах, он принялся за опостылевший перевод. Подстрочник рассказа «Бриллианты Борнео» оказался невнятным, с фразами, смысл которых едва брезжил. О темнотах текста он написал Рахиму. Дружба кончилась разрывом. Зея Рахим оказался отнюдь не благородным восточным принцем. По крайней мере, Борис Чуков рассказывает о нем такую историю. Приглашенный в дом Бружесов, за чаем «Зея околдовал широкой эрудицией и личным обаянием Александра Петровича, который убедился в правоте зятя: в тюрьму попадают и высокоинтеллигентные, порядочные люди». А наутро после визита Рахима профессор не обнаружил своей шубы. В милицию Бружесы обращаться не стали. А не пойманный за руку, «Зея повел себя вызывающе и стал терроризировать Аллу Александровну…»⁷⁴². Но не только Бружесов мог «околдовать» Зея Рахим, попавший и к Чуковскому, а позднее уверенно вращавшийся в переводческих кругах, переводивший с японского вместе с Аркадием Стругацким, бывавший у Даниэля с Синявским.

Письмо Рахиму Андреев завершил горько и резко: «Т. к. мы больше не встретимся, по крайней мере, на этом свете, хочу сказать тебе следующее. За все доброе, что ты сделал по отношению ко мне, – спасибо.

Какие мотивы руководили тобою при этом – это, в конце концов, твое дело, и отчитываться тебе придется не передо мной! Дурное, что ты сделал по отношению ко мне, я простил. Что касается Аллы, то ты не можешь не знать, как чудесно она к тебе относилась, пока ты сам своими действиями не погубил эти отношения. И предупреждаю тебя – хоть я не знаю, каковы теперь твои философские (в широком смысле) воззрения: если ты поступишь по отношению к ней или к моей памяти (ты понимаешь, что я имею в виду) недолжным образом – я тебя прокляну в другом мире, и не будет тебе ни счастия, ни покоя – ни здесь, ни там»⁷⁴³.

В эти дни он прочел «Приключения авантюриста Феликса Круля» Томаса Манна. «Написано просто великолепно. И хотя образ героя довольно-таки антипатичен, но кончаешь книгу с сожалением, тем более что смерть не дала автору довести свой замысел до конца и роман обрывается почти на полуслове», – делился он с Грузинской, не скрывая своего состояния: «Хотя мне еще только 52, но к своему концу я приближаюсь, кажется, довольно энергичными темпами. Во всяком случае, здесь, в Горячем Ключе, было уже 3 случая, когда окружающие и я сам думали, что мои дни и часы сочтены»⁷⁴⁴.

Здесь он встретил 52-й день рождения. Алла Александровна в этот день написала этюд – вид на долину Горячего Ключа с того места, где она зарыла машинопись «Розы Мира»: «Это был мой последний подарок ему. Я сказала: