Будь у нее подросток сын, она послала бы его на базар, а сама осталась бы дома, но послать ей положительно некого. Дочь была замужняя, умерла; сын был, ушел работать поденщиком в Ташкенте и пропал без вести; был муж, умер несколько лет тому назад, оставив ей крошечный дворишко, в котором живет она изо дня в день, наедаясь досыта лишь в редких, исключительных случаях, да и то не дома, а где-нибудь в гостях, на поминках, на праздниках, где ее угощают в качестве нищей. Как не умирает она с голоду, известно одному Аллаху. Поистине, Аллах велик, и чудны дела Его. Он акбар (великий); Он рахман (милостивый); Он хи (сущий)[420]; Он дал ей силу приучить свой организм питаться в течение суток одной лепешкой и несколькими чашками того, что она называет чаем, и что, в сущности, есть отвар ей лишь одной известных трав. Судите сами, что было бы с ней без Аллаха.

Но пойдемте, читатель, дальше по базару; не стоять же нам здесь, перед этой старушонкой.

Толкотня страшная. Вот ряд с тюбетейками. Лавки маленькие; передние фасы, как и у всех вообще здешних лавок, открытые; поверх кошей, постланных на полу, разложены ряды разноцветных, черных, красных, синих и лиловых тюбетеек, расшитых цветами. Продавцы чинные, опрятные; около каждой лавочки народ; мальчишки ковыряют в носу и смотрят на красные тюбетейки; дальше чай, сахар, подносы и фарфоровые чайники. А вот и красные ряды. На перекрестке, вдоль лавок, расселось несколько женщин с вышитыми платками и кушаками. Вот хорошо одетая сартянка дробной, плавной походкой плывет мимо лавок с ситцами и робко оглядывается по сторонам. Она совсем молоденькая. С год тому назад ее отдали замуж. Сегодня, отпросившись к матери, она улизнула на базар; больше всего ей хотелось взглянуть на ситцы и лавочки аттаров, продающих пуговицы, тесьмы, зеркальца, запонки и другие блестящие мелочи. Если бы вы знали, как стучит у нее сердце от страха встретиться с отцом или мужем, которые наверно узнают ее и по калошам, купленным еще так недавно, и по паранджи. Она хотела надеть чей-либо чужой, но взять его было не у кого, и потому пустилась наудалую. Повернем за ней направо, мимо ситцев, разноцветных платков, канаусов, атласов и других материй, к аттарам. Проказница перешла на другую сторону и рассматривает бусы, а мы остановимся вот у этой лавочки. У переднего ее фаса между бусами, нитками кораллов, пуговицами, пузырьками, ящичками с cерой, квасцами и кусочками каких-то корней сидит молодой красивый сарт. Он сосредоточенно смотрит куда-то в сторону, стараясь не глядеть на старуху, которая долго стояла перед ним, но, устав стоять, присела на корточки. «Так что ж, возьмете, что ли?» – слышится из-под порыжевшего от времени и сильно иссекшегося волосяного чим-бета. Сарт молчит и смотрит в сторону. «Ей-богу, я в прошлом году сама купила по 40 к. золотник. Дайте по 30 к.». – «По 20 к., больше не дам». – «Боже мой! Боже мой, что мне делать! Хоть по 25 к. дайте». – «Ну, ступай, сказал, больше не дам – чего торгуешься». – «Возьмите, возьмите, коли не хотите прибавить», – и рука с кораллами протягивается к сарту.