! Шпанский – от нем. Spanisch – испанский. Шпанская мушка, или шпанка ясеневая (лат. Lytta vesicatoria), – вид массовых жесткокрылых из семейства жуков-нарывников. Распространен в южных и центральных районах европейской части России, Украины и в Казахстане. «Шпанской мушкой» называют и само насекомое, и различные препараты, изготовленные из него – порошки, настойки, мази. Жук выделяет секрет кантаридин – вещество, сильно раздражающее животные ткани и образующее волдыри. Препараты на его основе до XX в. широко использовались для повышения потенции, хотя даже в малых дозах оказывали отрицательное воздействие на почки, печень, желудочно-кишечный тракт и на центральную нервную систему. Порошок из «шпанской мушки» – один из самых древних и распространенных афродизиаков (веществ, стимулирующих половое влечение и половую активность). – Примеч. сост. что во время оно, в том же городе был русский фельдшер, промышлявший тогда продажею этого медикамента для тех же целей и с очень большим, по-видимому, успехом.

Выше мы сказали, что масса туземного населения относится к религии, как к обычаю, неисполнение которого преследуется общественным мнением, и что страх последнего развит в сарте в громадной степени. С еще большим страхом сарт относился прежде к палке кази-раиса, которая являлась тогда и хранительницей благочестия, и регулятором общественного мнения.

Раз только волшебная палка упразднилась – упразднилось и самое волшебство; в общественном мнении стало проявляться нечто вроде разногласия, разногласия немого, никем, в сущности, не высказываемого, но тем не менее вполне реально существующего, ибо настолько мало говорилось обо всем этом в среде народа, настолько же много стало делаться им самим такого, о чем прежде он и думать не смел. Благочестие поколебалось; в первое время этих колебаний амплитуды их возрастали в громадной степени, а затем мало-помалу установились сами собой и в настоящее время представляются уже движением более или менее равномерным.

В четверг упразднилась палка, на другой же день, в пятницу, из трех жен сарта две ушли в дом терпимости, предполагая, что там времяпрепровождение их будет много занимательнее. Он напился, но так, однако же, что этого никто не видел.

В следующую пятницу он был чем-то занят и не пошел в мечеть на соборный джума-намаз. На другой день его устыдили. Две пятницы он являлся в мечеть, чувствуя не то угрызения совести, не то боязнь преследований со стороны общественного мнения. На третью пятницу опять не пошел. Стали было его попрекать в нечестии, но он был почему-то в сердцах и, набравшись храбрости, взял да сам облаял всех приставших к нему с поминовением родителей, а вдобавок пообещал отлупить того, кто полезет к нему с наставлениями на предбудущее время. Приставать к нему, разумеется, больше не стали, а он и совсем перестал ходить в мечеть. Пример оказался заразительным, и некоторые из пристававших к нему еще так недавно тоже решили, что, при их роде занятий, не всегда удобно бросать работу, заслышав призыв азанчи. В первый же праздник Рамазан он напился открыто и кого-то побил. Его заперли в кутузку. Выйдя оттуда, он опять напился и начал было, что называется, заливать, но так как он все ж таки сарт, а потому наравне со всеми прочими из своих соотечественников и скуповат, и в высшей степени расчетлив, то вскоре остепенился. Ужаснувшись своих беззаконий, а главным образом числа пропитых им рублей (10 р. 34 к.), он, забрав с собой блюдо палау и 40 к. денег, отправился к ишану, выложил перед ним свое приношение, покаялся и сделался мюридом, по какой причине в течение 2–3 месяцев, пока ему это не надоело, в свободное от занятий время склонял голову на левый бок и вполголоса произносил: «Алла! Алла! Алла!» Иногда вместе с тяжелым вздохом у него вырывалось: «Я, Худа»! («О, Боже!»), или: «Я, Керим!» («О, Милостивый»). Тем временем одна из жен вернулась; вернувшись сказала: «тоуба кылдым» («каюсь»), немного повыла, долго причитала над теми притеснениями, которые видела в месте злачном и принялась затем чинно прясть нитки, тоже, как и муж, вздыхая и произнося: «Я, Худа! Я, паляк!» («О Боже! О небо!»).