Ответ на мое письмо32 последовал очень быстро.
Вечером 14 сентября я получил от государя шифрованную телеграмму от того же числа из Ливадии такого содержания: «Обдумав содержание Вашего письма, нахожу назначение государственного секретаря Макарова на должность министра внутренних дел вполне подходящим. Желая его видеть до назначения, вызываю его сейчас по телеграфу в Ялту, прошу ему не сообщать о предположенном».
На другое утро Макаров рано приехал ко мне, показал вызывную телеграмму и спросил меня, не знаю ли я причины вызова. Связанный полученным указанием, я ответил ему, что ничего не знаю, и просил немедленно по прибытии в Ливадию сообщить мне шифром причину вызова, который не может меня не интересовать живейшим образом, и в тот же вечер Макаров выехал в Крым, а Танеев доставил мне подписанный 12 сентября указ о моем назначении. Через шесть дней Макаров вернулся сияющий и довольный своим назначением министром внутренних дел. По-видимому, все испытывали большое чувство облегчения от миновавшегося осложнения. Доволен был и государь, написавший мне самое милое, ласковое письмо, к сожалению, не сохранившееся у меня и, всего вероятнее, не возвращенное мне в числе бумаг, взятых при обыске 30 июня 1918 года. Но я хорошо помню не только содержание, но даже и отдельные выражения этого письма.
В нем государь писал мне, что остался очень доволен двукратной беседой с Макаровым, что нашел в нем человека совершенно подготовленного, очень здраво смотрящего на вещи и высказавшего ему все те взгляды на задачи М<инистерства> вн<утренних> дел, которые казались безусловно правильными и самому государю, что он уверен, что при нем министерство войдет в «свои рамки» и будет заниматься разрешением таких вопросов, которые давно запущены, и внесет больше «делового спокойствия» туда, где слишком развилась «политика и разгулялись страсти различных партий, борющихся если не за захват власти, то, во всяком случае, за влияние на министра внутренних дел».
В этих словах было явное неодобрение политики только что сошедшего столь трагическим образом со сцены Столыпина, которому уже не прощали ни его былого увлечения Гучковым и октябристами, ни последующего перехода его симпатий к националистам, к которым питали тоже, по-видимому, мало доверия и даже сочувствия и наверху.
Доволен был, конечно, и я первой одержанной мной крупной победой и столь счастливым, казалось мне в ту пору, разрешением кризиса, и мог спокойно вступить в должность председателя Совета. <…>