2 сентября с 9 часов утра я был уже снова в лечебнице Маковского. Столыпина я застал в бодром состоянии, но страдания его, видимо, усилились и присущее ему мужество минутами оставляло его. Меня он немедленно позвал к себе, передал ключи от своего портфеля, просил разобрать в нем бумаги и доложить наиболее спешное государю в этот же день в назначенное для него время, в 4 ч<аса> дня, а затем высказал желание повидать на минуту генерала Курлова и переговорить с ним наедине. Я убедил его не делать этого, потому что врачи не допускают нарушения покоя, и осторожно спросил его, не желает ли он уполномочить меня в самой деликатной форме дать знать Ольге Борисовне²⁹.

Получив его согласие, я тут же набросал телеграмму, показал ее ему и немедленно отправил. Он пошутил при этом, что с ее приездом около него не будет такой сильной власти, какую я олицетворяю. <…>

<…> Государя я нашел совершенно спокойным³⁰. Он не высказал мне никакого неудовольствия по поводу вызова с маневров трех казачьих полков, заметив только, что полкам, конечно, было неприятно не быть на смотру после маневров; горячо благодарил за телеграмму губернаторам и за самую мою мысль вызова войск для предотвращения погрома, сказавши при этом: «Какой ужас – за вину одного еврея мстить неповинной массе», и вообще утвердил по обыкновению все, что ему было предложено именем Столыпина. Характерен был при этом один разговор. Сославшись на то, что, по мнению врачей, Столыпин опасно ранен, вероятно, погибнет и, во всяком случае, надолго выведен из строя, я просил разрешения вызвать по телеграфу из-за границы старшего товарища министра внутренних дел Крыжановского и поручить ему временное управление министерством. Я указал при этом на то, что помимо старшинства на других товарищей возлагать этой обязанности нельзя, т<ак> к<ак> А. И. Лыкошин совершенно не годится на роль руководителя, а ген<ерал> Курлов уже по первым следственным действиям настолько скомпрометирован в покушении на Столыпина его непонятными действиями, что едва ли он вообще сможет оставаться на службе.

Такое мое заявление удивило государя. Я передал все, что успел узнать об обстоятельствах, при которых преступник оказался в театре, обещал докладывать и далее обо всем по мере хода следствия, чего я в Киеве исполнить, однако, не мог, потому что почти не видел государя и не имел с ним более деловой беседы, – но по поводу вызова Крыжановского государь сказал мне: «Я не имею основания доверять этому лицу и не могу назначить его министром внутренних дел, потому что мало его и знаю, без этого условия мне трудно решиться на такое назначение». Я разъяснил государю, что дело идет не о назначении министром, а о необходимости поручить кому-либо одному из товарищей временно управлять министерством, потому что теперь каждый товарищ ведает своей частью, общее же руководство лежит на умирающем Столыпине и оставить дело так нельзя. Назначение министра, очевидно, последует только тогда, когда решится участь Петра Аркадьевича, чего, прибавил я, вероятно, долго ждать не придется, так как, по-видимому, шансов на выздоровление немного, и явления, выяснившиеся за ночь, указывают на то, что внутренние органы сильно пострадали. На мои последние слова государь ответил: «Я узнаю и тут ваш обычный пессимизм, но я уверен, что вы ошибаетесь. П<етр> А<ркадьевич> поправится, только не скоро, и вам долго придется нести работу за него». <…>