Ну а призывы к борьбе с Германией до победного конца, примирению всех со всеми, защите демократии, созданию федеративного государства, провозглашению демократической республики ничего нового в мировую, да и в отечественную политическую мысль не привносили. Волна исторических событий пришла и принесла «пену дней». Политическая «пена дней», на время поглотившая Кропоткина, сошла и стала неактуальной. И сам он чувствовал, что актуальность его призывов пропадает не по дням, а по часам. Россия менялась, и менялась молниеносно, и он за ней не успевал. Сам признавался в декабре 1917 года в одном из писем Половцовой: «Писать я не в силах, т. е. пишу только для того, чтобы через несколько дней убедиться, что все написанное уже не к делу, что дело обстоит иначе, и гораздо хуже, чем за несколько дней [до того]»[1750].
И он снова обратился к одной из прежних тем своего творчества – анархистской этике. Книгу с названием «Этика» он и будет писать последние годы своей жизни…
* * *
Зима 1918 года обошла Кропоткина болезнями, что было удивительно при испытываемых им переживаниях. Зато весной, с наступлением тепла, пришла новая напасть: у старика разболелись икры ног, и он почти не мог ходить. Оставалось лишь прогуливаться по бульвару, делая остановки, чтобы немного посидеть, каждые десять минут. Извозчики в Москве превратились в недоступную роскошь. Кропоткины жили теперь на новом месте – в доме Петрово-Соловово № 111 на Новинском бульваре, неподалеку от Кудринской площади[1751]. «Ему трудно было ходить, особенно в теплой одежде: одышка мучила его, сердце постоянно грозило припадком»[1752], – вспоминала о том времени Брешко-Брешковская. «Живем по-старому, – жалуется Петр Алексеевич Тюрину в письме от 26 мая 1918 года. – Тяжело жить, родной. Будущее мрачно. Хлеб пока еще добывают друзья понемногу. Но нравственное состояние. Никому не пишу поэтому»[1753]. Небольшим утешением стало то, что в издательстве Сытина удалось издать на русском две книги Петра Алексеевича – «Записки революционера» и «Великую Французскую революцию».
Но даже в состоянии, когда здоровье на полную мощь подавало сигналы SOS, Кропоткины проявляли поистине чудеса деликатности. Один из таких примеров приводит в своих воспоминаниях уже упоминавшийся нами толстовец Валентин Булгаков. Летом 1918 года он пригласил Кропоткиных посетить музей Л. Н. Толстого в Москве. И вот в назначенный день он увидел «седого, длиннобородого и круглоголового» революционера с супругой на пороге музея. И тут выяснилось, что Кропоткины пришли… «только для того,