<…> Отставка Витте, а с ним и всех нас, накануне открытия Думы заключает в себе для меня пока много неясного. Что придворная партия интриговала вовсю против Витте, что государю лично он был антипатичен, что сам он был измучен и предпочитал не являться перед Думою, которая, как он знал, была ему враждебна, несомненно. Но, с другой стороны, он сам сознавал, что уход его страшно осложнял положение, роковым образом и прямо вел Россию к серьезному кризису, причем каждый должен был обвинить именно его в том, что он бросил государственную ладью на произвол бури как раз в минуту наиболее критическую. Весьма возможно, что я ошибаюсь, но думаю, что положение было такое: Витте знал, что против него интригуют Горемыкин, Трепов и другие, он видел, что с Думою предстоит сложная и опасная борьба, которая должна была кончиться ее роспуском, а между тем руки его были связаны, так как государь, мало ему доверявший и относившийся к нему отрицательно как к личности, был еще постоянно смущаем окружающими; он ясно чувствовал, что Дурново, которым он даже охотно пользовался бы как орудием, принимал участие в интриге против него и все более становился хозяином положения, пользуясь большим доверием и большими симпатиями как государственный человек, чем он сам. Витте и решил: «А ну вас всех к богу: не хотите меня и не надо – выпутывайтесь, как знаете. Der Mohr hat seine Schuldigkeit getahn – der Mohr kann gehen»[232]. Ссылаясь на действительную свою болезнь, которая, однако, не помешала ему шесть месяцев работать и действовать за десятерых, и на согласие государя отпустить его тотчас по заключении займа, Витте все-таки ввернул в свое письмо указание на невозможность явиться в Думу вместе с Дурново, которого он обвинял прямо только теперь, в последнюю, так сказать, минуту, в неудачных результатах внутренней политики, отказываясь от всякой солидарности с наиболее влиятельным министром своего кабинета. Я позволю себе утверждать, что это было сделано с целью: с одной стороны, он знал, что «общественное мнение» не только в России, но и за границею больше всего ставило ему в вину именно то, что творилось по ведомству Министерства внутренних дел, а потому документальный отказ от солидарности с действиями министра, заведовавшего этим ведомством, не мог помешать его репутации, а с другой – говоря государю, что он не одобряет тактики Дурново, Витте как бы заявлял, что решительно расходится с его величеством в оценке людей и событий, так как знал, что государь ценит энергию Дурново, обвинявшего Витте в неумении справиться с революциею и в заигрывании с нею.