— Вы говорили о революции. Вы видите себя Лениным в ней?

— Дело в том, что я не занимаюсь политикой. Если бы занимался, то, конечно, Лениным себя видел бы.

— Как надо действовать: «покончить с собой — уничтожить весь мир».

— По-разному. Иногда — так, иногда — иначе. Это определённый пример того, как нужно поступать в той ситуации, в которую ставит общество нашего брата. Это из области мистической магической, религиозной. Каждый раз ты выходишь из рамок своего эго. Или общественного эго — массового сознания. Таких людей называют живыми.

— Тем не менее в вашей работе «Сто Лет Одиночества», нет политических лозунгов.

— Я считаю, что политика — это всё, что мы делаем. Это не обязательно лозунги. Это непосредственное отношение к окружающей реальности во всех её ипостасях. Каждый раз создаётся либо идеология, либо социальный строй, и как только возникают конкретные правила игры, надо взорвать это. Каждый раз на определённом этапе пути приходится создавать собственные правила, которые максимально не вписываются в заданную схему. Сейчас то, что мы связались с коммунистами или фашистами — это тоже из этой же области. Я думаю, что, если они придут к власти — мы будем с ними воевать. Потому что все идеологии — это одно и то же, разницы вообще никакой: то, что сейчас имеет место быть, и то, что при Брежневе было, социализм или госкапитализм — разницы вообще никакой, те же самые люди и то же самое массовое сознание.

— Какие-то позитивные изменения ты видишь в обществе?

— Никаких не вижу, потому что их нет. Это же очевидно: какие сейчас позитивные изменения в обществе могут быть? Это же разложение, анархия, хаос. Это энтропия, это смерть. Нивелированы в течение лет перестройки все ценности, которые у нас ещё оставались от последних лет двадцати советской власти.

— А как тебе сегодняшняя молодёжь — та, что была на концерте?

— Я надеюсь, что это хорошая молодёжь. Вообще, сейчас ситуация очень плачевная в обществе. Пришло поколение совершенно бездуховное. Мы потеряли поколения два-три, совершенно точно. Приходит поколение подонков.

— А ты видишь, как это можно изменить?

— Вот я и пытаюсь. Для этого нужно создать определённое движение пассионариев. Сейчас я не тешусь никакими надеждами и иллюзиями по поводу ближайших лет. Сейчас, если сравнивать с революцией 17-го, мы находимся году в 1860-м.