На самом деле, однако, с этой проблемой мне пришлось столкнуться (я только об этом не знал) буквально в самые первые дни моего земного бытия.

На восьмой день после моего появления на свет мне полагалось сделать обрезание. Чаша сия, как известно, не минула даже Господа нашего Иисуса Христа. Каждый год в ночь с 31-го декабря на 1-е января мы отмечаем именно это событие. Именно к церковному празднику Обрезания Господня, а отнюдь не к Рождеству, которое, как известно, приходится не на 1-е января, а на 25 декабря, приурочиваем мы начало нового года.

Итак, со мною должны были проделать то же, что 1927 лет назад проделали с Иисусом Христом, а до него и после него, с миллионами других младенцев еврейской национальности.

Но на дворе стоял уже десятый год молодой советской республики, и родители мои жили в Москве, и были они люди вполне свободомыслящие, не соблюдавшие никаких религиозных обрядов, а мама моя, к тому же, была врачом, и она даже помыслить не могла, чтобы какой-то грязный еврей прикоснулся к ее ребенку своим отвратительно негигиеничным ножом, а потом еще — чего доброго — высасывал кровь своими грязными — совсем уже негигиеничными — губами, как это описано в рассказе Бабеля «Карл-Янкель».

Да и не только в гигиене было дело. Разве для того она, закончив с серебряной медалью гимназию в своих родных Черкассах, уехала — одна — из отцовского дома в Одессу и поступила в Новороссийский университет, и не пропустила там ни одной лекции даже в том страшном году, когда город, что ни день, переходил из рук в руки — от немцев к французам, от французов к григорьевцам, от григорьевцев к деникинцам… И все это для того, чтобы теперь, на десятом году революции, вдруг, ни с того ни с сего, вернуться к каким-то мракобесным средневековым обрядам?

Короче говоря, ни о каком обрезании не могло быть даже и речи.

Но у меня был дед — отец моего отца — (которого я, кстати сказать, ни разу в жизни не видел).

Дед был тоже не шибко верующий — не раввин, не цадик, как у моего друга Эмки Манделя, а самый обыкновенный еврей, музыкант, «клезмер», как это там у них называлось. Может быть, он и в синагогу даже не ходил, а если ходил — так только по самым большим праздникам. Но — тем не менее — представить себе, что его внук — первенец его старшего сына — останется необрезанным, он не мог.

Революция там, советская власть — пожалуйста, он не против. Но тысячелетний обряд должен быть совершен.

Как сказала еврейка из анекдота, которую погромщики хотели изнасиловать, а отец пытался ее отмолить: «Папаша, погром — есть погром!»