— Шутки шутками, но первая — страшная — премьера еще не убила Чехова. Когда после провала «Чайки» он бродил по ночному ледяному Петербургу, все проклиная, ото всего отказываясь и раскаляя в груди боль чахотки уже до конца — тут полная иллюстрация. Но там был полный текст, еще до купюр. Там комедия. А «Чайка» триумфальная, уже в Художественном, прославила режиссера. Чехова до сих пор иные считают более рассказчиком, чем драматургом. Томас Манн обожал «Скучную историю» Чехова. Каковы последние слова! «Я хочу прокричать, что я отравлен; новые мысли, каких не знал я раньше, отравили последние дни моей жизни и продолжают жалить мой мозг, как москиты. И в это время мое положение представляется таким ужасным, что мне хочется, чтобы все мои слушатели ужаснулись, вскочили с мест и в паническом страхе, с отчаянным криком бросились к выходу. Не легко переживать такие минуты». Но Чехова подредактировали под Художественный. Под театр, который и прославил его, и не понял одновременно.

— Я вчера поняла, что Немирович-Данченко был тонкий мститель: юный Чехов подсмеивался над его журналистскими опусами о театре, а Немирович узнал и спустя годы, ни на секунду не забыв обиды, но желая Театру своего драматурга, он командировал свою любовницу в постель к Чехову. Она выполнила задание, вышла замуж и вернулась в семью, то есть на работу в театр. Потом была чудесной аристократичной вдовой, но мы с Щепкиной-Куперник ее не любим. И Станиславского Ольга Леонардовна не любила. Потом, конечно, в разговорах надгробных — все великие, гениальные, хороши как на подбор. С-ними-дядька-Черномор, как известно. Она говорила мхатовским голосом, а фонетически звукопись по-мхатовски может спрятать что угодно. Не став вполне женой душевно и телесно, она стала ею юридически, а потом — образцовой вдовой. Помните? Вы восхищались ею. В Гурзуф к ней ездили. Виленкин посвящал вас в тайны театра, в культуру. Ослепительно хороши, даже царственны бывают вдовы (все-таки мхатовская школа), даже если не имели возможности побыть хорошими женами. Последняя пьеса Чехова называлась «Вишневый сад». 20 января 1903 года Книппер-Чехова писала мужу, как «жаждут» в театре «изящества, нежности, аромата, поэзии» его новой пьесы: «С какой любовью мы будем разбирать, играть, выхаживать „Вишневый сад“!» Стиль неискренний, поскольку кокетливый, флиртующий, неловко поддерживающий — обещание смертельно больному мужчине хранить память, если уж с верностью так себе. И ее беременность невесть от кого. У Чехова не могло быть детей, и как врач-гинеколог (по первой специализации) он все понял…