Вместе с тем применение нового способа давало возможность предвидеть, что, как только смущение пройдет, большевики ощутят неудобство существования независимой прессы и беспощадно расправятся с ней. А тут еще начиналось Белое движение, в Петербурге убит был комиссар печати Володарский, в Москве убит был германский посол, в Ярославле вспыхнуло восстание левых эсеров, после переворота разделивших было власть с большевиками, поднимались чехословацкие легионы… Все это требовало утомительной зоркости цензуры, и вот 3 августа наступил долгожданный момент – все газеты были закрыты. В декрете не было указано срока, ничто не говорило, что на этот раз закрытие состоялось «всерьез и надолго». По всей вероятности, вопрос тогда и не был решен. Большевики были еще далеки от прочного овладения властью, и действия их в значительной мере носили судорожный, порывистый характер. Поэтому и ввиду бывших уже прецедентов возобновлены были попытки добиться отмены запрещения, мне же пришлось позаботиться о добыче денег, чтобы компенсировать редакции иссякший источник дохода от продажи газеты. Достать деньги в то время было нетрудно. Хотя с грехом пополам они сохраняли еще свою ценность, но национализации и конфискации значительно уменьшили привязанность к ним, приучили легче расставаться, и в несколько дней удалось собрать, если не ошибаюсь, около ста тысяч рублей. Но эти же несколько дней выяснили, что нельзя рассчитывать на возобновление выпуска газет, что запрещение их – окончательное. У меня лично оставался еще солидный источник дохода: копенгагенская оружейная фирма, изготовлявшая пулеметы системы Мадсена, затеяла постройку завода внутри России и пригласила меня юрисконсультом на жалованье в 10 тысяч рублей в год. Завод построен был в Коврове, начал он работать уже во время революции, а после переворота вместо пулеметов стали готовить автоматические ружья системы генерала Федорова.

* * *

Прекращение газетной работы дало возможность несколько оградить свою безопасность: сохраняя городскую квартиру и полицейски оставаясь прописанными в Петербурге, мы переселились в Царское Село. В Царском нам неоднократно приходилось проводить лето, а то и зимой на день-другой приезжать. Но осенью я впервые видел этот чудесный уголок. А осень в тот год стояла необычайно прекрасная – тихие, солнечные, ласковые дни, и, гуляя по великолепному парку, окрашенному в яркие разнообразные цвета, я невольно душевно осмыслил пушкинские слова: «Настала осень золотая, природа трепетна, бледна, как жертва пышно убрана». Я видел теперь пушкинскую обстановку воочию.