Берта Берковиц Лаутман (№ 1048) эмигрировала в Кливленд, штат Огайо, где у нее родился сын Джеффри, которого она потом несколько раз возила в Аушвиц. Всю жизнь Берта не жалела сил на распространение знаний о холокосте среди молодежи. «Очень важно, чтобы дети ездили в те лагеря в сопровождении бывших узников, которые могут рассказать им, что холокост – это не выдумки. Нужно учиться изо всех сил, нужно постоянно исследовать эту тему. Активно работать в организациях. Когда я умру, обо всем этом позабудут. Кто тогда вспомнит?»

Ты, дорогой читатель. Ты вспомнишь.

Берта сохраняла дружеские связи со многими из девушек, которых знала по Аушвицу, и жила всего в паре кварталов от одной из своих лучших подруг, Елены Грюнвальд Цукермен (№ 1735). Елена была второй женщиной, с которой мне довелось побеседовать, и она подтвердила все то, что рассказывала Рена Корнрайх Гелиссен о попрадском транспорте и что мы с Реной изложили в нашей книге «Клятва». Во время работы над «Клятвой» я представления не имела, жив ли кто-то еще из тех девушек: Ренины ближайшие подруги Эрна и Дина на тот момент уже умерли.

Однако Елена всю жизнь предпочитала сохранять анонимность, и я потеряла связь с ней. Уже завершая эту книгу, я получила от дочери Елены электронное письмо и фотографии, где ее мать вместе с Бертой – старшеклассницы с учебниками в руках.

«Нам с братом казалось, что мать слишком много нас критикует, любой наш выбор, любое наше решение, – рассказывает дочь Елены. – Я порой называла ее „Железной леди“. Но потом поняла, что она таким образом старалась оградить нас, направить на путь к лучшей жизни, к новым перспективам. Это, несомненно, результат перенесенных травм – ее практичность, осторожность, то важное значение, которое она придавала семье. В свои 17 лет она стала первой из родных, кого оторвали от дома, ей довелось перенести ужасы и лишения лагерей, а потом вернуться и обнаружить, что она – единственный выживший член некогда большого семейства. Мать непрерывно о чем-то беспокоилась, но она сумела перевести энергию своих волнений в продуктивное русло – управлять жизнью семьи и поддерживать связи с целой сетью друзей – бывших заключенных и беженцев. Я всегда чувствовала, что мы отличаемся от других людей, что мы, пожалуй, даже особенные – из-за тяжелого опыта родителей, из-за того, что они потеряли свои семьи. Я читала об общей травме, которая передается через поколения, но я верю, что сила, решительный настрой, воля к преодолению тоже могут передаваться».

Бывшие узники концлагерей страдали от посттравматического стрессового расстройства, хотя самого этого понятия в 1940-е и 1950-е годы еще не существовало. Йоана Рознер Вейнтрауб (№ 1188) выразительно описывает, как посттравматический синдром отразился на всей ее жизни. «Я боюсь собственной тени. Если я за рулем и вижу сзади полицейскую машину, меня начинает трясти. Стоит увидеть форму, сразу пугаюсь до смерти».