Оставшиеся в живых словацкие еврейки с первых транспортов несут на себе тяжкое бремя, которое сегодня трудно понять. Ариэла Нойман, дочь Этты Циммершпиц (№ 1756), рассказывает, что «в Израиле все упрекали женщин из Словакии за то, что те выжили». Поэтому они предпочитали молчать и никому ничего не рассказывать. «Но когда они все же начинали об этом говорить, – продолжает Ариэла, – мы сразу: „О нет! Только не про Аушвиц“. Сегодня нам стыдно, что мы не хотели их слушать. А сейчас они почти все уже ушли и спросить нам больше не у кого».

В этом и состоит важность архива видеодокументов Фонда Шоа. Там хранятся эти истории, пусть даже качество не всегда на высоте. Уже немолодые бывшие узники склонны путаться в хронологии, а интервьюеры зачастую упускают возможность прояснить важнейшие подробности. Уточнить, например, девичью фамилию той или иной узницы, ее номер или номер самого рассказчика. В Аушвице номер – это как календарь: он указывает, в какой день и на каком транспорте ты прибыл, сколько людей привезли вместе с тобой, скольких отправили на газ. Без номера мы не можем соотнести выживших или не выживших с исторической документацией, скрупулезно составленной Данутой Чех в «Хронике Освенцима».

Отношения с умершими несут с собой груз, тяжесть которого трудно вообразить. Останься Нюси Гартман в живых, Сьюзан Гартман Шварц, дочь Андрея (Эндрю) Гартмана, была бы ее племянницей. «Холокост чаще всего описывается абстрактным понятием – „шесть миллионов“, – пишет Сьюзан. – Я порой сижу и думаю: в первом транспорте везли мою тетю. Нюси не была просто одной из шести миллионов, или одной из полумиллиона, или даже одной из девятисот девяноста девяти. Она была моей тетей. Сестрой моего отца. Любимой дочерью. Она была человек, живой человек. Она наверняка о чем-то мечтала, как любая шестнадцатилетняя девчонка. Ее родители не знали, что это такое – первый транспорт. А она сама – знала ли? В свои 16 лет она наверняка была до смерти напугана. Сказали ли ей что-нибудь немцы, а если сказали, то что именно? Если не считать ее двоюродной сестры Магдушки, подружилась ли она в первом транспорте с кем-то еще? Помог ли кто-нибудь хотя бы чуточку успокоить ее страх? И я ничего не могу с собой поделать, эти вопросы живут во мне. А будь она хоть немного старше? Может, смогла бы тогда выжить? А если бы смогла, какие у нас с ней были бы отношения? Я скучаю по Нюси, какой я себе ее представляю».

Я тоже скучаю.

Многие бывшие узники получили финансовую компенсацию от германского правительства. Но для этого требовалось подать заявление с указанием лагерного номера, медицинскими документами и рассказом о пережитом. После смерти одной из таких женщин ее дети нашли историю болезни, которая прилагалась к заявлению. Из документа следовало, что их мать лечилась у психиатра, – ее одолевали суицидальные мысли и депрессия. Муж сохранил ее лечение в тайне от них.