«Они все были очень маленького роста!» – говорит Лидия Марек, дочь Марты Мангель (№ 1741), племянница сестер и кузин Циммершпиц. Такое объяснение может показаться шокирующей шуткой – неужто все так просто? «Моя мать была метр сорок шесть, и все ее кузины тоже до метра пятидесяти недотягивали», – объясняет Лидия. Их организму требовалось меньше пищи, и к тому же низкорослые девушки теряли в весе медленнее, чем их подруги повыше. Кроме того, на селекциях они были ниже направления взгляда охранников и не бросались в глаза эсэсовцам, отбиравшим узников на газ. И потом, чем меньше девушка, тем безобиднее она выглядела.

Невысокий рост, разумеется, не может служить единственным объяснением выживания, он никак не связан с болезнями, насилием, несчастными случаями, обморожением и с массой других опасностей. Однако это и в самом деле могло играть свою роль. Все дети уцелевших узниц, с которыми я беседовала, сходились во мнении: их матери отличались очень маленьким ростом. Рена шутила, что она была самой высокой в семье – аж метр пятьдесят восемь.

Орна думает иначе. «Этих женщин связывали нерушимые узы. Они все спасли друг друга». Это было высочайшим проявлением сестринства в самую суровую годину.

Фэй Шапиро и Джеффри Лаутман придерживаются этой же точки зрения. «Я называла мать и Берту Берковиц „сестрами по духу“, – написала мне Фэй в электронном письме. – Они заключили соглашение, что, если выживут, то всегда будут рядом при любом радостном поводе, – и у них так и получилось. Когда я была ребенком, мы постоянно таскались к ним в Кливленд на „Грейхаунде“, или они приезжали к нам в Балтимор. [Стоило нашим матерям встретиться] их было друг от дружки не оторвать!»

Орна, живущая на другом конце света, в Австралии, вспоминает примерно то же самое. «Маме повезло сохранить связь со многими женщинами, которые были с ней в Аушвице. Семеро из них жили не так далеко, в Мельбурне. Они регулярно встречались. Точное содержание их бесед мне неизвестно (они говорили на языках, которых я не понимала), но речь, помнится, частенько заходила об Аушвице, и хотя при этом лилось немало слез, меня по сей день поражает, что они много смеялись и хихикали, вспоминая, как им удавалось перехитрить эсэсовцев и остаться в живых. Даже в детстве меня восхищало, что они хохочут, несмотря на весь тот ад, через который прошли».

Не исключено, что смех по поводу лагерной жизни – свойство, присущее именно работницам «Канады»: ни Рена, ни Эдита никогда не упоминали, что вспоминают с друзьями забавные истории из Аушвица. Но «Канада» сильно отличалась от остального лагеря, и неудивительно, что для девушек, которые так мастерски научились облапошивать эсэсовцев и под самым носом у охраны протаскивать разные необходимые другим узницам вещи, эти их акты сопротивления превратились в дорогие сердцу воспоминания. Многие ли могут похвастаться, что ухитрились запихнуть ночную кофточку в ботинок, как это однажды сделала Марги Беккер?