Таким образом, знакомство Достоевского с кружком Петрашевского случилось не под влиянием кружка Белинского, а из-за того, что Достоевского исторгли из кружка Белинского. К Петрашевскому Достоевский придет тогда, когда его тяжба с журнальной критикой и со всей литературой достигла кульминации. А главное: территория «пятниц» у Петрашевского была свободна от недругов – никто из кружка Белинского на «пятницах» никогда не бывал; а если на улицах столицы Достоевский замечал бывших товарищей, он переходил на другую сторону. Прямая линия, ведущая сюжет картины от дружбы Достоевского с Белинским и его кружком в общество Петрашевского, а затем к разгрому общества, аресту участников и помещению их в «один из самых мрачных застенков царизма» Петропавловскую крепость, есть линия фальшивая, показывающая судьбу молодого Достоевского в ложном свете.

Самый простой смысл понятия «документальное кино» подразумевает наличие в картине подлинных документов, на которые должен опираться фильм. Но фильм «Достоевский» образца 1956 года помнит эту простую истину выборочно. В нем и в самом деле много документов: портреты исторических лиц, фотографии зданий, улиц и крепостей, обложки книг, иллюстрации произведений, выписки из «Дела петрашевцев», приговор о ссылке, виды Петербурга, Семипалатинска и Кузнецка, рукописи, фотографии письменного стола писателя и его личных вещей, фото могилы писателя и памятника ему.

Однако ключевой эпизод первой части картины – «допрос Достоевского в Петропавловской крепости» – вместо документа (стенограммы, изложения и т. п.) воспользовался сценой допроса из фильма «Мертвый дом»: арестованного Достоевского допрашивает и вербует генерал Дубельт. Отсылка документальной картины 1956 года к целиком вымышленной сцене (1 мин 18 сек) из картины художественной 1932 года как к документу свидетельствовала о том, что «новый этап» в осмыслении творчества Достоевского и его судьбы даже и не начинался.

Вторая часть картины (9 мин 14 сек) со сценами гражданской казни петрашевцев и их этапа в Сибирь избежала искажений и сгущений «Мертвого дома», просто вынеся за скобки эти деликатные обстоятельства. Однако само пребывание Достоевского в Омском остроге показано опять-таки со ссылкой на кадры из «Мертвого дома» и в соответствии с его идеологической схемой: Достоевский пережил тяжелую душевную травму, в которой был повинен жестокий николаевский режим, отошел от когда-то дорогих ему идей утопического социализма, разуверился в освободительном движении, стал идеализировать кротость и смирение, ошибочно считая их извечными чертами русского народа. «Эти настроения наложили отпечаток даже на лучшие произведения Достоевского», – с оттенком сожаления, но уже без гневного осуждения произносит закадровый голос: в этом, быть может, и состоял «новый этап» в осмыслении Достоевского – его уже не ругают и не клянут, а жалеют, как жалеют страдальца; такому можно простить слабость и недомыслие.