В произведениях, созданных Достоевским после каторги и возвращения из Сибири, картина видит только сюжеты бедности и обездоленности героев. Даже «Преступление и наказание» прочитано как роман о нищих и богатых; по одну сторону жизни – бедолага Мармеладов, по другую – ростовщица Алена Ивановна, воплощающая власть денег и безжалостную эксплуатацию бедняков. В образе Раскольникова картина увидела трагедию человека, загнанного в тупик бесчеловечными законами эксплуататорского общества; что же касается «кроткой Сони» – она, по мнению авторов картины, воплощает заблуждение писателя, будто выход из тупика не в освободительной борьбе, а в примирении с действительностью.

В третьей части картины (8 мин 6 сек) упоминаются романы «Идиот» («о трагедии прекрасного в мире, где господствуют низменные страсти») и «Подросток» («о буржуазном хищничестве 1870-х годов»). Фраза «Последние годы жизни писателя заполнены работой над романом “Братья Карамазовы”» дала возможность авторам картины перескочить через роман «Бесы», которого как будто вовсе не существует: ни слова, ни звука, ни картинки иллюстраций, ни странички рукописи, которые могли бы стать убедительным документом.

Нарочитое умолчание о ключевом, важнейшем сочинении писателя стало доминантной особенностью картины «Достоевский»-1956, ее почерком, ее идеологией.

Что же касается «Братьев Карамазовых», то и тут авторы нашли эффектный способ обойти разговор о смыслах романа: внук писателя, Андрей Федорович Достоевский, проводит экскурсию в Московском музее-квартире и показывает письменный стол из кабинета своего деда, переехавший сюда из последней петербургской квартиры писателя; на столе – чернильный прибор, ручка с пером, очки, портсигар, коробка с табаком (во время работы Федор Михайлович очень много курил). «Моя бабушка, – рассказывает Андрей Федорович, – ставила на край стола несколько стаканов очень крепкого чая… За этим столом Федор Михайлович создавал свой последний роман “Братья Карамазовы”».

А далее – Василий Иванович Качалов читает отрывок из романа, жизнеутверждающий монолог Ивана Карамазова о «клейких листочках», который занял две трети времени финальной части картины. «Жить хочется, и я живу, хотя бы и вопреки логике. Пусть я не верю в порядок вещей, но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорог иной человек, которого иной раз, поверишь ли, не знаешь за что и любишь, дорос иной подвиг человеческий, в который давно уже может быть перестал и верить, а всё-таки по старой памяти чтишь его сердцем…»