Дело в том, что Яновский (при всем уважении к исполнителю его роли Дмитрию Певцову) никогда не лечил Марию Дмитриевну – ее лечил зять Достоевского, муж его младшей сестры Веры доктор Александр Павлович Иванов, человек редкого мужества и благородства (он умрет, как тургеневский Базаров, как чеховский Дымов, от сепсиса, заразившись при операции). В сценарий доктор Иванов не поместился, да и не нужны были в этом сценарии люди истинно добрые и порядочные.

Спустя три года брак Шуберт и Яновского потерпит крах, но не Достоевский имел отношение к разрыву супругов, хотя фильм усиленно намекает на причастность Ф.М. к решению Александры Шуберт оставить обыкновенного, скучноватого мужа.

Водевильные решения любовных драм

Водевильные решения любовных драм

Писательские занятия Достоевского 1860-х годов, стремившегося вернуть себе имя после десяти лет отсутствия в литературе, обозначены в фильме бледными пунктирами. Сочинительство, литературные чтения, которые Достоевский и в самом деле очень любил, понадобились сериалу как приманка, как крючок, на который можно подцепить очередную жертву мужского любострастия. Достоевский-чтец собирал большие залы, и его глухой, будто надорванный голос был слышен в каждом уголке самых больших столичных аудиторий. Евгений Миронов долго искал и таки нашел похожий тембр голоса.

Но как расходуется в фильме выдающийся талант и мастерство артиста? Ему поручено читать монолог крайнего циника и эгоиста старшего князя Валковского («Униженные и оскорбленные»): «Я люблю значение, чин, отель; огромную ставку в карты… Но главное, главное – женщины… и женщины во всех видах; я даже люблю потаенный, темный разврат, постраннее и оригинальнее, даже немножко с грязнотцой для разнообразия!..» (3: 365).

Откровения про «грязнотцу» будто током ударяют пришедшую сюда с опозданием ревнивую жену Машу: гримаса отвращения искажает ее нежное лицо, и в гневе она покидает собрание. Зато красавица и эмансипантка Аполлинария Суслова (Ольга Смирнова), сидящая в зале, хищно раздувает ноздри и сужает зрачки, будто готовится к прыжку: «гиена уже лизнула крови» (19:136), учуяв того, с кем вместе можно пробовать большой разврат и окунуться в его бездны. На этот крючок она и ловится; постельные сцены писателя и курсистки не промедлили случиться и показаны в терпком вакханальном стиле: сладострастник Достоевский «дорвался и торжествует», с наслаждением доминируя.

Однако Достоевский никогда не читал на публике монолог о грязном разврате (все афиши о литературных чтениях Достоевского сохранились). Фрагменты из «Неточки Незвановой» и «Бедных людей» в зале Пассажа в начале 1860-х читал, отрывки из «Мертвого дома» произносил, но символ веры в темный разврат не декламировал и декламировать не мог. «Он вообще любил читать, чужие вещи, но и свои, – объяснял В. Хотиненко. – Это нам помогло. Он тщательно выбирал, что читать, выбирал отрывки, интересные публике. Сентиментальные, может быть… Он думал о публике. Ему было важно, как она поймет то, что он читает»³⁶.