Долгий изнуряющий тур Epitaph продолжился в Южной Америке, США, Канаде и Юго-Восточной Азии. Затем мы вернулись в Европу… И когда добрались до России и Санкт-Петербурга, мэр этого замечательного города сделал мне перед концертом предупреждение.

Он слышал, что я – гей, и попросил, чтобы я это не афишировал и не упоминал со сцены о гомосексуализме (что уже в 1999 году в России считалось «психическим заболеванием»). И сказал: если я так сделаю, меня арестуют.

Я был в ужасе и сначала задался вопросом: а надо ли мне лезть на рожон. Выйти и завернуться в радужный флаг? Или прицепить невидимый значок по защите прав гомосексуалистов? Откопать свою футболку Тома оф Финлянда, в которой я был, когда встретил Энди Уорхола?

Я не стал ничего делать. Во-первых, потому что это отразилось бы на группе, а они совершенно ни при чем. Во-вторых, потому что я не такой. Никогда не был активистом – всегда оставлял это тем, кто лучше в этом разбирается. Во всяком случае, пока.

Но главным образом я понял, что ничего не надо делать. Достаточно будет просто выйти, отыграть, быть собой и гордо и дерзко повелевать многотысячной толпой российских фанатов. Я такой. Смиритесь!

Как я сказал в интервью одному журналу, мне не нужно было выходить и размахивать радужным флагом. Я и есть радужный флаг металла. Поэтому в Питере мы просто отыграли обычную программу Priest. И это был замечательный концерт.

После России мы проехались по Скандинавии, Германии – там нас принимают как королей с 1975 года! – и Австрии. 8 мая 2012 года, когда мы были в Чехии, папы не стало.

Мы должны были выйти на сцену в Пардубице, и Сью позвонила из дома престарелых. Она сидела возле кровати папы с его сестрой, моей тетушкой Пэт. «Говорят, он может нас покинуть в любую минуту, Роб, – сказала она. – Хочешь с ним попрощаться?»

– Да.

Сью поднесла трубку к его уху. Я сказал ему то же, что и в последнюю нашу встречу в Уолсолле: «Пап, не мучай себя. Ты прожил замечательную жизнь. Прощай. Мы обязательно увидимся».

Отец был слишком слаб, чтобы ответить. Но хочется думать, что он меня понял. Он ведь всегда понимал.

Я повесил трубку. Мы вышли на сцену. Когда мы отыграли, Томас сказал, что Сью снова звонила, папы больше нет. Я перезвонил ей, и мы поговорили. Было грустно – ведь мы потеряли любимого родителя, – но мы оба знали, что он умер легкой смертью. Пришло его время.