Фельдшер Гедзь оказался человеком мрачным и неразговорчивым.

«Ага… Ты! — взглянул он прищуренным взглядом на мой самодельный этюдник. — Пошли».

Он почему-то даже не ответил на мое приветствие, но такая невежливость меня особенно не смущала. Фельдшер Гедзь довольно быстро зашагал через двор, ни разу не оглянувшись, поднялся на второй этаж одного из корпусов. Он, очевидно, был убежден, что я иду следом, хотя я мог и отстать, и даже потерять его за одним из поворотов, которых было множество в этом бесконечном коридоре.

Я и в самом деле едва за ним поспевал, отстав уже довольно далеко, и думал лишь о том, чтобы не пропустить момент, когда он завернет в палату, — по обе стороны было много раскрытых дверей.

Где-то вдали еще только маячила нескладная фигура фельдшера, как вдруг, будто нарочно сделав резкий поворот с целью обмануть меня, она исчезла в крайней палате. Тут я, вспомнив о своем решении держаться уверенно и с достоинством, замедлил шаг. Не спеша ступая, я вошел в крайнюю палату. Гедзь стоял у кровати одного из больных, опершись рукой на тумбочку, и ждал меня.

«Под цвет живого тела, — показал фельдшер Гедзь на какую-то вещь, лежавшую на тумбочке. — Деньги заплатит пациент».

«Деньги на месте…» — прохрипел некто на кровати.

Я оглянулся — никого не было. Наверное, я долго стоял в полной растерянности, потому что фельдшер успел уже выйти, а я и не заметил этого.

«За деньги не сумлевайся… — послышался тот же хриплый испитой голос с кровати. — Дело сделаешь — тридцатник твой!»

Больной спустил босые ноги на пол, наклонился, чтобы завязать завязки от полотняных подштанников, и начал раскручивать бинт, которым была обвязана часть головы.

Через минуту он справился с длиннющим бинтом, и я увидел странную картину: человек не имел кончика носа! Даже не кончика — полноса! Там, где обычно находится эта важная часть тела, на лице у больного был уродливый обрубок.

Я почувствовал, что у меня подкашиваются ноги. Какой-то отвратительный клубок зашевелился в горле, и я почувствовал, что со мной вот-вот случится беда. Но события нарастали с такой быстротой, что не оставалось времени заниматься собой. Прикованный любопытством к тому, что свершалось на моих глазах, я увидел, как этот жалкий тип схватил какую-то причудливую вещь, лежавшую на тумбочке, и, ловко зацепив ее металлическими дужками за уши, чуть ли не торжественным голосом произнес:

«Ну вот, рисуй!»

Только теперь я понял, в чем дело. Вещь, на которую мне показал фельдшер, когда я вошел, была искусственным носом, вылепленным из папье-маше и соединенным с очками, которые и должны были держать его на лице обезображенного человека. Этот искусственный нос я должен был разрисовать «под живое тело», как высказался фельдшер Гедзь, и за это мог получить тридцать рублей.