«Поэтому и стипендию не получаешь, чудак! — сочувственно объяснил мне Ким. — Не может государство тратить деньги на тех, кто повторяет академических ретроградов!»

Понемногу я начинал понимать, в чем дело, и впал в полное уныние. Я уверен был, что никогда не смогу переломить себя и рисовать так, как все. Лежал до утра с раскрытыми глазами на своей кровати в общежитии и не знал, как быть… Ребята потихоньку подрабатывали, вместе со стипендией это давало им возможность неплохо жить и прилично одеться. А у меня порвались сапоги, единственные штаны уже дышали на ладан. Надвигалась зима, а у меня не было пальто… Из дома передавали то несколько буханок хлеба, то пшена торбочку, то кусок сала… Иногда мама клала в посылочку три рубля — вот и все. Я стыдился писать родителям, что не получаю стипендию. Приходилось перебиваться с луковички на чеснок, потуже подтягивая поясок…

Нет, так дальше продолжаться не могло. И я решил бросить учебу. Дескать, еще не поздно заняться чем-то более простым и стать на верную дорогу. Больно, конечно, но что поделаешь, художник из тебя не вышел!

Утром я сказал хлопцам, что заболел и не пойду на лекцию. А когда все разошлись, сел писать заявление в дирекцию с просьбой вернуть мне документы, поскольку из-за болезни матери должен возвратиться в село. Я был так взволнован, настолько увлечен трагическим содержанием своего заявления, что даже не услышал, когда кто-то вошел в комнату и остановился позади меня.

«Твоя мама действительно заболела?» — послышался вдруг голос, и я понял, что это Ким.

«Нет», — ответил я едва слышно.

«А еще комсомолец! — крикнул Ким и выхватил из моих рук заявление. — Оппортунист, а не комсомолец — вот ты кто! Ван Гог голодал, а не бросил рисовать, Рембрандт умер нищим, а не выпустил кисти из рук! — Он порвал заявление на мелкие кусочки и выбросил в форточку. — А я поверил, что ты заболел, ушел с лекции, думал — голодный сидишь!..»

Мне стало стыдно. О Ван Гоге я еще не знал ничего, но что Рембрандт умер в нищете, это я знал. Ну вот, оказался ничтожеством, тряпкой, сентиментальным глупцом… Испугался трудностей, распустил нюни, отступил… И Ким прав: называется комсомолец!

«А я для тебя работу нашел! — сказал Ким, продолжая стоять позади меня. — Не бойся, нечто в твоем стиле. Что-то там нужно разрисовать. Дела на полчаса, а обещают тридцатку! Завтра узнаю, когда ты должен прийти».

Кажется, у меня по щеке покатилась слеза. Я не решился повернуться лицом к Киму, боясь, что он это заметит. В конце концов пришел в себя, резко поднялся, схватил руку Кима и искренне потряс.