Страхов сообщал Фету 28 октября 1878 года: «Петербург, разумеется, тот же, каким был. Странно сказать, но убийство Мезенцова не сделало почти никакого впечатления в обществе — просто интересный случай и больше ничего». Фет отвечал 31 октября: «Что убийство Мезенцова не произвело действия, понятно. Это-де маленькая заносчивость со стороны честных ревнителей истинно полезного и честного дела. Это немного несвоевременно и только потому так выходит курьёзно. Это-де нисколько не должно мешать честной литературе продолжать своё святое дело разрушения отжившего строя. Это-де нисколько не мешает пьедесталам Некрасова и Щедрина в ущерб ни на что не годных Тютчева, Полонского и т. д. Стоит ли заботиться об украшении дома, назначенного к срытию. Ваше, мол, жилье только временное, а уж мы знаем, как всё устроить»⁵²⁶. За его иронией кроется ощущение бессилия: когда общество либо равнодушно, либо сочувствует или, ещё хуже, потворствует террористам, ни правительство, ни правая публицистика не в силах переломить ситуацию: ни деятельность министра народного просвещения Дмитрия Толстого, ни «диктатура сердца» графа Лорис-Меликова, ни репрессии, ни увещевания не могли повлиять на развитие событий.

Конечно, Фет не был блестящим публицистом, чей голос мог повести читающую публику в противоположном направлении (подобно Каткову, заставившему в 1863 году большую часть общества отвернуться от восставших поляков). Впрочем, тогда на это не был способен никто; России предстояло дойти по пути противостояния радикалов и правительства до того, что какая-то из сторон истечёт кровью.

Уважение к эрудированности Страхова в естественнонаучной и философской сферах перешло у Фета в доверие к его мнению о поэзии. Теперь он посылал другу только что родившиеся стихи, просил честного суждения и внимательно относился к замечаниям. Страхов в ответных письмах по большей части выражал восторг, но мог и предлагать правку, делая это более деликатно, чем прежний «ареопаг». Так, 24 февраля 1879 года в ответе на письмо, в котором Фет послал ему замечательное стихотворение «А. Л. Бржеской» («Далёкий друг, прими мои рыданья...»), Страхов пишет:

«Ваше последнее стихотворение — какая прелесть!

Кто скажет нам?..

И в ночь идёт, и плачет, уходя.

Как это тепло и трогательно! Один знакомый нашёл только, что огонь не может плакать. Тонкое замечание! Посмотрите пунктуацию Ваших стихотворений: я её делал — хорошо ли?»⁵²⁷

Фет отвечал: «Вашу интерпункцию “с болезненным дыханьем, что жизнь и смерть?” нахожу гениальной, а потому правильной. Вам надо издавать поэтов. Это младенцы»⁵²⁸.