Однако он ошибся. После этого письма Толстой, уже сформировавший свою трактовку христианства как требования отказа от плотских и мирских стремлений, теряет интерес к переписке и вообще общению с Фетом, превратившимся для него в человека, который много говорит и умствует «не о том» — не о том единственном, о чём имеет смысл думать и говорить. Вместо простого принятия истины он предаётся суетным разговорам о логике и терминологии, о заботах об урожае и здоровье жеребят и заслуживает только сожаления. Письма Толстого становятся редкими и краткими.
О их новой личной встрече 12 июня 1878 года Толстой едко отозвался: «От Фета и его болтовни устал так, что не чаял как вырваться»542. В ответ на очередные суждения о нигилистах и их тлетворном влиянии на молодёжь, о покушении на царя Толстой может ответить в совершенно новом, доброжелательно-назидательном и одновременно безнадёжном тоне: «...Я добросовестно не читаю газет, даже теперь, и считаю обязанностью всех отвращать от этой пагубной привычки. Сидит человек старый, хороший в Воробьёвке, переплавил в своём мозгу две, 3 стр[аницы] Шопенгауэра и выпустил их по-русски, с кия кончил партию, убил вал[ь]дшнепа, полюбовался жеребёнком от Закраса, сидит с женою, пьёт славный чай, курит, всеми любим и всех любит. И вдруг привозят вонючий лист сырой, рукам больно, глазам больно, и в сердце злоба осуждений, чувство отчуждённости, чувство, что никого я не люблю, никто меня не любит, и начинает говорить, говорить, и сердится, и страдает. Это надо бросить. Будет много лучше»543. Конечно, здесь увещевание направлено не столько прямо против чтения газет, сколько против привычки «говорить, говорить и сердиться». В ответ на размышления об убийстве герцога Энгиенского (Фет защищал необходимость одного убийства ради прекращения массовых убийств) Толстой просто отвечает: «Вы не правы и знаете это лучше меня» — и советует вместо новейших книг и газет читать Екклесиаста.
Фет, наоборот, в 1879—1880 годах пишет Толстому всё чаще и длиннее; иногда по четыре письма подряд, не дожидаясь ответа. Он подхватывает мысли Толстого, с готовностью высказывает суждения о рекомендованных им книгах (перечёл и «Притчи», и «Песнь песней» и сравнивал своего собеседника с Соломоном). Упорно сообщает о хозяйственных делах, вступает в споры об отдельных религиозных понятиях — благодати, любви, спасении и бессмертии; излагает задушевные мысли об искусстве вообще и об искусстве Толстого в частности; жалуется на зрение и одышку; рассказывает о происшествиях, как всегда, выводя из них какую-либо «мораль» общественно-политического или философского характера, — и ведёт полемику, осторожно, но твёрдо, черпая аргументы в том числе из тех книг, которые самому Толстому казались безоговорочно подтверждающими его взгляды.