На следующий день в шесть часов вечера состоялся банкет по подписке (подписалось не менее ста человек) в белой колонной зале ресторана «Эрмитаж», украшенной лавровыми деревьями. Играл оркестр. Среди выступавших в этот день особенное впечатление произвёл журналист В. А. Гольцев, писавший «Политическое обозрение» в журнале «Русская мысль» (из программы этого журнала впоследствии вырастет программа партии кадетов), в котором в меру сил пропагандировал необходимость создания в России конституционного строя. От лица ненавистных юбиляру либералов Гольцев утверждал: «...люди разных направлений собрались на праздник поэзии чистой гуманности и человечной красоты. Поэтому приветствия Фету могут идти и от людей, которые были и остаются верными великим началам реформ прошлого царствования. В произведениях Фета много красоты и гуманности, но мы, либералы, считаем, что их ещё мало воплощено в общественной жизни», — после чего провозгласил тост: «За Фета как певца человеческой красоты и непобедимой свободы духа»⁵⁹⁶.

Снова зачитывались поздравительные телеграммы: от разных крупных чиновников, в том числе министра народного просвещения графа И. Д. Делянова; от уланов лейб-гвардии Его Величества полка, от Курской классической гимназии, от начальницы женской прогимназии в Острове, от датского консула в Москве Тора Ланге, от редакции журнала «Стрекоза», от «господина Кулаковского из Киева»⁵⁹⁷... Банкет закончился танцами.

В тот же день в Петербурге Константин Константинович устроил приём в честь Фета в Мраморном дворце, на который пригласил Полонского, Майкова (тот не смог быть по болезни), Голенищева-Кутузова с супругой и вдову А. К. Толстого графиню Софью Андреевну. «Пили шампанское за здоровье юбиляра и его музы»⁵⁹⁸, — записал великий князь в дневнике.

Юбилей производит странное впечатление: за большим количеством славословий нельзя не заметить отсутствия среди поздравивших крупнейших журналов, писательской организации — Литературного фонда, важнейших фигур тогдашней литературы. Ни одно издание, считавшее себя либеральным (кроме «Русской мысли» в лице Гольцева), не сочло нужным принять участие в юбилее столь одиозной (пусть зачастую и анекдотически) фигуры. Сказалось и постоянное демонстрирование им презрения к «литераторам» и семинаристам.

Однако нехватка общенародного признания юбиляра, видимо, не смущала, и получить поздравление от Пыпина или Скабичевского он не мечтал. Видимо, Фет с самого начала организации праздника думал о том, какую награду мог бы получить от императорского двора, и об этом вскоре стало известно. Полонский, склонный к передаче слухов, писал Фету 17 декабря 1888 года: «Теперь не могу утерпеть, чтобы тебе не насплетничать. Кто-то, вероятно в шутку, говорил мне, что ты просился в камергеры. — Верить этому я не хочу, потому что не можешь же ты не сознавать, что звание Поэта выше, чем сотня камергеров, — из которых, наверное, целая половина гроша медного не стоит. Да и что тебе за охота, в твои года, заказывать себе мундир, который, как я слышал, стоит не дешевле 1400 рублей. Все званья хороши — есть Двор, стало быть, должны быть и камергеры, и камер-юнкеры. Но если бы мне предложили такое звание, я бы жестоко обиделся — я бы сказал: оставьте меня при моём звании поэта — звании, которого вы дать мне не можете и взять не можете... Слуху я, конечно, не поверил, ибо знаю высоту твоего умственного развития...»⁵⁹⁹