«Началось ношение чемодана, корзинок, кулёчков из коляски, и когда всё было расстановлено и разложено в конце комнаты, Пульхерия Ивановна спросила хозяйку, есть ли сливки к чаю.
Лишь только чемодан был раскрыт и в комнате заслышался запах фиалки от мыла Ралле, слуга внёс два белых кувшина с водою и поставил на стул грязный медный таз. Афанасий Иванович запер выходную дверь на крючок, и началось умыванье. Пульхерии Ивановне следовало умываться первой, во-первых, потому, что ей предстояло ещё много хлопот, а во-вторых, и потому, что Афанасию Ивановичу, при взаимной помощи, легче было, чем ей, подымать полный кувшин с водою. Зато, когда очередь поливать дошла до Пульхерии Ивановны, она была неумолима. “Ещё, ещё, — говорила она, — за левым-то ухом протри хорошенько. Я не понимаю, как тебе самому не противна эта грязь”.
Наконец походный умывальник был удалён, и Афанасий Иванович, к немалой отраде, облёкся в лёгкий парусинный халат. Стол покрылся свежею салфеткою, и на нём появился кипящий самовар, серебряные ножи и вилки и несколько аккуратно свёрнутых пакетов, в которых оказались: индейка, язык, ватрушки и пакетик с солью. Хотя Афанасий Иванович не имел привычки есть вечером, но Пульхерия Ивановна нарезала таких привлекательных кусков маслянистого языка, что он сделал ему небольшую честь»616.
И в письмах близким, особенно тем, кто был моложе его, Фет говорит о себе как о старике, которому остаётся только дожить отмеренный ему срок. Всё больше мучают болезни. Глаза плохо видели и болели, заниматься письменной работой он мог только два часа в день; все письма его написаны секретаршей Екатериной Владимировной Фёдоровой, сам он приписывал только две-три строки в конце. Читать книги он тоже практически не мог — слушал. Особенно мучила астма. Ещё в 1885 году Фет из-за неё отказался от пристрастия к курению, но это дало только временное облегчение. Поэт постоянно жаловался на тяжёлые приступы удушья, одышку, практически не дававшую возможность ходить пешком; в Воробьёвке он передвигался по усадьбе на тележке, запряжённой осликом, а большую часть времени проводил в кабинете за работой или на балконе с подзорной трубой. В скромном домике на Плющихе, куда Феты переезжали каждый год на осень и зиму, жизнь также проходила в четырёх стенах. Переезды и поездки в имения, находившиеся под опекой или в аренде, давались все труднее.
Продолжал редеть круг близких и преданных друзей. 29 мая 1889 года скончался Дмитрий Петрович Боткин. Случилось это неожиданно на глазах Фетов, гостивших в его имении Тихий Хутор. В нём поэт потерял не просто родственника, но одного из наиболее близких и симпатичных ему людей, когда-то горячо приветствовавшего неравный брак своей сестры с поэтом сомнительного достатка и остававшегося до смерти другом семьи, желанным гостем в Степановке и Воробьёвке. В декабре того же года умер в Ментоне другой брат Марии Петровны, знаменитый медик, великий учёный, личный врач царской семьи Сергей Петрович Боткин. Впрочем, он к Фетам-Шеншиным не благоволил, до конца жизни считая, что их брак был совершён по низменному расчёту. 24 мая 1890 года скончался от болезни сердца Иван Петрович Новосильцев, в котором Фет «потерял не только друга, но преданного брата». Фет периодически чувствовал духовное, идейное одиночество: среди преданных людей, которые его окружали, практически не осталось настоящих единомышленников, о чём он не без горечи писал великому князю 4 ноября 1891 года: «Я... не раз пользовался в жизни самою дружескою и беззаветною симпатией, причём я с первых лет ясного самосознания нисколько не менялся. <...> Но все мои друзья пошли в прогресс и стали не только в жизненных, но и в чисто художественных вопросах противниками прежних своих и моих мнений. Понятно, что меня к ним не тянет, так как при всяком новом прикосновении я получаю болезненный электрический толчок, за исключением разве одной личности (имелся в виду Лев Толстой. —