В один из таких дней, отмеченных вечным стремлением к совершенству и полным изнеможением, тяжестью усилий, направляемых на то, чтоб избавиться от неприятных ощущений, преодолеть, перебороть их, пред ней предстал еще один вестник молодости, еще одна тень прошлого.

Фреда сказала, что ее хочет видеть какой-то человек, она, конечно, понимает, что беспокоить ее не следует, но человек настаивает, не хочет уходить. Фреда казалась озабоченной и недовольной.

— А кто он такой? Чего хочет? Ты словно бы чем-то смущена.

— Осмелюсь заметить, госпожа Мария, таких потрепанных типов можно было увидеть только в первые месяцы после войны.

— Кто это может быть? — Мария нахмурилась. — Может, кто-то из знакомых артистов, оказавшихся в безвыходном положении… Сколько еще времени до того, как поднимут занавес? Час? Тогда пусть войдет.

И Фреда впустила незнакомого мужчину в костюме, когда-то бывшим элегантным, но который давно перестал выглядеть более или менее прилично. Не лучше выглядел и «тип», облаченный в этот костюм. Обрюзгшее тело, небритое, может, неумытое лицо, кончавшееся огромной лысиной, редкие волоски которой не были ни вымыты, ни причесаны. Ничего странного, что, увидев его, Фреда пришла в полное замешательство. Мария вновь испытала неприятное ощущение, на котором уже несколько раз ловила себя сегодня, — словно бы в горле у нее постоянно и болезненно покалывало. Кто же это? С усилием прогнав раздражение, она вполне любезным жестом пригласила гостя сесть. Мужчина сел и широко, многозначительно улыбнулся.

— Как поживает очаровательная богиня прежнего, настоящего Кишинева?

Этот фамильярный тон неприятно поразил ее. Но в ту же минуту она узнала посетителя.

— Господи, это вы?!

— Трудно узнать, не правда ли? — криво ухмыльнулся тот. — Да, почтенная госпожа. В отличие от вас я был повержен в том великом сражении, имя которому — жизнь.

Шербан Сакелариди. Тот самый красивый, элегантный офицер, при виде которого однажды тревожно забилось ее сердце.

Мария понимающе кивнула головой.

— Сражения бывают разные. Вы, к сожалению, выбрали самое кровавое.

— Вы правы. И самое бесперспективное. Только одно можно сказать: у нас не было другого выбора. Руководствовались ложным патриотизмом…

— К сожалению, — простите, что говорю это напрямик, — ложным было все, чем вы владели. Ложной была жизнь, которую вели, страсти, которые так любили афишировать…

— А у вас прекрасная наблюдательность… как у настоящего психолога.

— Дело в профессии. Приходилось ставить себя на место стольких людей. То есть персонажей.

Больше, казалось, говорить было не о чем. Установилась тягостная тишина.