Я понял их в городе, где царил рациональный холод Высшего Разума! В городе безошибочности… пропорций Кваренги! Тут нет места смутным и темным чувствам, гласу Диониса-Дива!

И однако… Оранжерейный цветочек, выросший на жирном черноземе императорских театров, был послушен этим зовам!

В пять часов утра, холодным, туманным утром, я проводил эту орхидею до квартиры ее отца на улице, самой рациональной, самой совершенной, самой продуманной архитектурно улице мира — на улице Росси!

Не успели погаснуть святочные огни «бала беззаконной фантазии», как взвился еще один фейерверк «человеческого бытия»! Маскарад в бывшем Мариинском театре!

Тоже чудо! Неужели в эту голодную зиму все обезумели?! Посидели бы дома, у своих буржуек и приготовили бы какие-нибудь лепешечки из нелегальной муки… невкусные, но… тепленькие!

Нет! Понеслись все на маскарад! Кто поверит сейчас в это вступление в 1921 год!.. Мемуаристы-вспоминатели, где вы?

Ну, поддержите же меня хоть вы, «мой знаменитый современник» на левом берегу Невы! Всеволод Александрович Рождественский! Неужели вы не были на этом маскараде? Скажите же! «Да, да, все было так, как вы описываете!»

Домино, маски, наряды арлекина, венецианские безумцы, белые балахоны Панталоне, точно сошедшего с литографий Гаварни! Все было: и золотые, и красные, и белые, и черные тряпки-лоскутья, все было в канун Кронштадтского мятежа!

Словом, как у Пушкина: «Все поперли во дворец!»

Ну, конечно, и я «попер»!

Партер был отведен под танцы. Оркестр во всю свою мощь, некогда, до войны, под дирижерством Коутса исполнявший мировые шедевры Вагнера и Рихарда Штрауса, играл с той же музыкальностью вальсы Иоганна Штрауса или какого-нибудь Зуппе или Суппе… возможно не унижая себя до музыки красноярского телеграфиста с его вальсом «На сопках Манчжурии». За точность не ручаюсь!

Однако вход за кулисы, в отдельные «кабины» артистов или на худой конец за какие-нибудь «леса и дали», выполненные под руководством Головина, вход был «посторонним воспрещен»… «Своим», конечно, можно… однако я был посторонний…

Ложи бенуара, бельэтажа были переполнены веселыми компаниями. Узенькие коридоры битком набиты домино, масками…

Я пробирался, втискиваясь в эту гущу тел, соблюдая петербургскую вежливость, конечно, и, тем не менее, приятно наталкиваясь на круглые формы, спрятанные под черные покрывала или цветные юбки веселых венецианок! Ах, как изумительно выразил Петр Ильич эту бездумную, веселую безмятежность в своем «Итальянском каприччио!» Вдруг в упор ко мне близко-близко подвинулось черное домино довольно высокой женщины. Сквозь прорези черной шелковой маски смотрели на меня такие дивные голубые или фиолетовые глаза, те «очи», «синие», бездонные, которые цветут на «дальнем берегу»!