В ночь на 24 августа 1944 года французское Сопротивление и союзные войска вошли в Париж и прибыли в отель de Ville незадолго до полуночи. Для тех, кто жил в городе, это было страшное время. «Мы живем в исторические часы, – сообщал Муффа. – Повсюду разруха, и вчера вечером немцы выслали бомбардировщики… В 11 часов вечера на улице было светло, небо ярко-розовое… в городе опасно, у немцев нет причин щадить нас».

К 25 августа Дитрих фон Хольтиц, военный губернатор Парижа, сдался, не подчинившись приказу Гитлера уничтожить столичные памятники и мосты. Спонтанные проявления радости вспыхнули по всему городу, парижане бросились устраивать импровизированные уличные вечеринки. Де Голль произнес знаменитую речь перед толпой восхищенных горожан в Ратуше: «Париж! Париж возмущенный! Париж разбитый! Париж мученик! Но Париж свободный! Освобожденный своим народом».

Пройдет почти год, прежде чем Германия капитулирует перед войсками союзников, но для Парижа черные тучи рассеялись с момента освобождения. Пьер писал Нелли: «К счастью, с новыми условиями и руководством людей, великих патриотов, Франция должна быть восстановлена как держава». Чтобы увековечить вновь открывшуюся Рю де ла Пэ, 13, талантливый Лемаршан создал еще одну брошь. На ней была изображена птица в национальных цветах Франции: красном (коралл), белом (бриллианты) и синем (лазурит) – символизм, о смысле которого немцы подозревали, но не могли понять. И на этот раз птица вылетела из клетки, расправив крылья и радостно распевая. Она была свободна.

10 Кузены в сложном положении (1945–1956)

10

Кузены в сложном положении

(1945–1956)

Очереди за хлебом в Париже

Когда 20-летний Клод Картье вернулся во Францию после войны, стало ясно, что разрешение конфликта не сделало проще жизнь парижан. Строгое нормирование продолжалось, жилья не хватало, заводы лежали в руинах. «Пелена цинизма и отчаяния нависла над жителями, – таково было впечатление американского писателя, автора журнала The New Yorker С. Дж. Перельмана. – Куда бы вы ни пошли, везде чувствовались апатия и горечь народа, измученного годами вражеской оккупации». Клод унаследовал богатство отца, аристократизм матери и прекрасную внешность обоих. Высокий, светловолосый и голубоглазый, он был самоуверен, привык к красивой жизни. После пяти лет, проведенных в Америке, перспектива стоять в очереди за 350-граммовой ежедневной порцией хлеба и 100 граммами мяса в неделю была для него чрезвычайно непривлекательной. Пришлось ждать три года со дня смерти отца, чтобы посетить парижский магазин, который он унаследовал. Юноше не потребовалось много времени, чтобы решить, что он не хочет быть там. Его отец всегда чувствовал себя французом, но Клод рос, перемещаясь между домами и школами Венгрии, Испании, Швейцарии, Франции; теперь он жил в Соединенных Штатах. Он всегда чувствовал разрыв между своими национальностями, но будучи молодым, холостым и ищущим приключений, больше отождествлял себя с яркой Америкой, чем с послевоенной унылой Францией.