Но вернусь к обменному туру. По поводу гастролей Мариинского театра в Москве выходило по нескольку статей и телевизионных сюжетов в день. Большой театр в Петербурге поджидала полная тишина, блокада, как будто там нас не было.

К тому же зима, погода около минус тридцати, а несколько дней минус 38. Сугробы с меня высотой. Город словно вымер, ни одной собаки на улице. На Дворцовой площади, в Эрмитаже ни души. Какой-то конец географии.

В нашей афише стояло по одному спектаклю в день, Мариинский давал в день по два. Его артисты в Москве жили в двух шагах от театра: в «Метрополе», в «Москве», в «Национале». А наши: солисты жили в «Астории», до театра надо было еще шагать минут двадцать, все остальные – в «Советской». Что собой в те годы являла гостиница «Советская», представить страшно.

Чтобы ни от кого не зависеть и не участвовать в распределении номеров по ранжиру, я поселился самостоятельно в «люксе» гостиницы «Европа». В ней, что немаловажно, находился ресторан «Садко», где очень хорошо кормили, и кафетерий, в котором делали фантастические пирожные.

Гастроли длились две недели. Большой театр открыл их «Спартаком», Мариинский – «Жизелью». На состав С. Захарова – Ф. Рузиматов приехал Б. Н. Ельцин с супругой. На следующий день утром я уезжал в Питер. В театре сразу после спектакля меня поймала одна бойкая критикесса, «обоСреватель», как я теперь ее называю, с которой я распивал те самые чаи: «Колька, давай сделаем интервью?» – «Давай». Она пригласила меня к себе в гости, напоила вкусной наливочкой, прыгала-бегала вокруг меня. Пока мы шли от театра к ее дому, болтали. По молодости я был до глупости доверчив, откровенен. Высказал ей по поводу обменного тура как на духу. Сказал, что Мариинский театр, считая себя главным хранителем традиций, сам этим традициям не следует, нет того-то, того-то и того-то… Наши мнения абсолютно сходились. «ОбоСревательница» клятвенно обещала, что прежде, чем отдавать текст в редакцию, обязательно мне его покажет. Пока я ехал в Петербург, вышла газета с моим интервью. Без купюр. В моей части, конечно.

Трудно даже представить, как эта тетенька меня тогда подставила, продала без всякого стыда, глазом своим некрасивым и маленьким, как у крысы, не моргнув. Весь «добрый ПетербЮрг» проснулся. Из Москвы шел один звонок за другим, и со словами, которые раздавались в телефонной трубке в мой адрес, я был полностью согласен…

На мою «Жизель» пришла «главный историк балета всея Руси» В. М. Красовская. Вскоре в прессе появилась ее рецензия. Она меня не ругала, но и не хвалила. В память врезалась только одна ее фраза, что я, как артист, выполнил мечту Григоровича, превратив «Жизель» в «Графа Альберта». Жаль, что только по прошествии многих лет я понял, какой комплимент сделала мне глубоко знающая свой предмет Вера Михайловна.