На спектакле в ложе в тот вечер присутствовала Н. М. Дудинская. В детстве я много раз видел ее вместе с К. М. Сергеевым на вечерах Ленинградского хореографического училища в Концертном зале «Россия». Помню, как они появлялись в зрительном зале всегда в момент, когда публика уже расселась. За ними традиционно бежала стая обожателей, которые аплодировали до тех пор, пока Дудинская с Сергеевым не занимали свои места.

Я стоял на сцене, когда Наталья Михайловна подошла ко мне, вернее ее подвели, она уже очень плохо ходила. Сказала: «Я очень вам благодарна за сегодняшний спектакль, за ваше уважение к традициям. Я получила большое удовольствие, и спасибо вам, что вышли во II акте в берете, – и добавила: – Константин Михайлович непременно его надевал, Альберту без берета в этой сцене ведь никак нельзя быть!»

К слову сказать, из всех учениц Вагановой Семёнова всегда выделяла именно Наталью Михайловну, называя ее ласково Таля, Талька. Всегда мне повторяла: «Таля никогда не предавала Грушу!» Смысл ее слов был мне тогда совершенно непонятен. Только по прошествии многих лет я узнал о судилище над Вагановой, устроенном в Кировском театре в 1937 году. Получив в руки копии этих протоколов, я пришел в замешательство. Иначе как «трактатом о предательстве» эти бумаги назвать невозможно. Обвинителями на этом партийном собрании выступили лучшие ученицы Вагановой.

После «Жизели» подошел ко мне и Л. Н. Надиров, ректор Академии Русского балета имени А. Я. Вагановой. Конечно, он тоже был в курсе ситуации: «Николай, вы молодец. Вы сказали в своем интервью правду, с балетом в Мариинском театре всё не слава богу! Но они (указав на ложу дирекции) вам этого не простят. Но вы выдержите…» – и пригласил прийти посмотреть школу на улице Зодчего Росси.

По прошествии многих лет, когда моя кандидатура на должность ректора Академии Русского балета имени А. Я. Вагановой у многих вызвала сопротивление, Надиров был одним из первых, кто мое назначение тогда поддержал. Он вообще умнейший человек.

Чтобы перелистнуть эту нелучшую страницу в моей жизни, скажу, что она и для Большого театра оказалась черной. Реакцию Петербурга на «Лебединое озеро» оставлю без комментария. В Москву мы вернулись «на щите». Столичная пресса еще три-четыре месяца смаковала детали нашего провала, восхваляя Мариинский театр. У Семёновой на этот счет было другое мнение: «Они думают, что они императорский театр, кривляются много. Класс не тот!»

10

В последние годы жизни Уланова дружила с театральным режиссером, балетоведом, образованным, умным человеком – Б. А. Львовом-Анохиным. Каждый вечер они с Галиной Сергеевной вели долгие телефонные разговоры. Как-то Борис Александрович признался, что я часто становился темой их обсуждений. Уланова рассказывала ему о наших репетициях, беседах. Говорила, что эта работа ее «держит», и, оказывается, отзывалась обо мне с восторгом, что было для нее совершенно нехарактерно. Меня тогда это очень удивило. Конечно, я понимал, что Галине Сергеевне интересно со мной работать, иначе она просто не стала бы тратить свое время, но иных похвал, кроме как «прилично», «это хорошо», я от нее никогда не слышал.