В отчаянии я телеграфировала Лоэнгрину, но не получила ответа. Один импресарио организовал несколько представлений для моих учениц, которые хотели сделать карьеру в Америке. Впоследствии они выступали как танцовщицы Айседоры Дункан, но я не получала никаких доходов от этих выступлений. Я оказалась в отчаянном положении, и так продолжалось до тех пор, пока я не познакомилась с обаятельным сотрудником французского посольства, который пришел мне на выручку и отвез в Париж. Там я сняла комнату в Пале д’Орсэ и обратилась к ростовщикам, чтобы раздобыть денег.

Каждое утро в пять часов нас будил грубый гул «Большой Берты»[140] – подходящее начало зловещего дня, часто приносившего ужасные новости с фронта. Смерть, кровопролитие, бойня заполняли печальные часы, а по ночам раздавался свист, предупреждающий о начале воздушного налета.

Яркое воспоминание тех лет связано у меня со знакомством со знаменитым асом Гарро. Я встретилась с ним как-то вечером в доме друзей; он играл Шопена, а я танцевала, потом он пешком провожал меня домой из Пасси до набережной Д’Орсэ. Начался воздушный налет, мы наблюдали за ним, а потом я принялась танцевать перед ним на площади Согласия. Он аплодировал мне, его темные печальные глаза освещались огнем ракет, падавших и взрывавшихся рядом с нами. Он сказал мне той ночью, что хочет только смерти. Вскоре после этого ангел героев нашел его и унес прочь от этой жизни, которой он не любил.

Дни тянулись в мрачной монотонности. Я с радостью стала бы сиделкой, но претенденток на подобные места было слишком много, и я поняла, что тщетно буду ждать в длинной очереди. Тогда я решила снова обратиться к своему искусству, хотя у меня на сердце лежала такая тяжесть, что я не была уверена, смогут ли выдержать ноги такой вес.

У Вагнера есть песня «Ангел», которую я очень люблю, она рассказывает об одинокой и печальной душе, к которой является ангел света. И такой ангел явился ко мне в эти мрачные дни, когда друзья привели в мой дом пианиста Вальтера Руммеля.

Когда он вошел, мне показалось, будто это оживший портрет молодого Листа. Он был высок и худощав, блестящий локон спускался на его высокий лоб, а глаза были похожи на чистые источники сияющего света. Он играл для меня. Я называла его своим Архангелом. Мы работали в фойе театра, которое Режан любезно предоставил в мое распоряжение, и под уханье «Большой Берты» и среди отзвуков военных новостей он играл мне «Мысль о Боге в пустыне» Листа[141], святой Франциск беседовал с птицами, а я сочиняла новые танцы, навеянные его игрой, танцы, состоявшие из молитв, мелодичности и света, и моя душа снова вернулась к жизни, привлеченная небесными мелодиями, рождавшимися под его пальцами. Это было начало самой чистой неземной любви в моей жизни.