– Машину? Нет, на машине я не поеду.

– Почему? – удивилась дама.

– Машина – дьявольское изобретение. Нет, нет, на машине я не поезду.

– Ну тогда я пришлю карету.

Клюев, сделав большие глаза, спросил:

– Карету? Это, кажется, такой ящик чёрный, да?

– Да, да, вроде ящика.

– А он без машины?

– Ну, конечно, без машины. Его везут лошади.

– Ах лошади? Ну тогда можно. На лошадях я к вам приеду.

Время мчалось, как появившийся вскоре локомотив. Революция, Гражданская война, НЭП, но Клюев оставался в однажды принятом имидже. В конце 20-х годов он довольно близко сошёлся с бывшим другом С. Есенина – Р. Ивневым, человеком мягким и незлобивым. Жил тогда Николай Алексеевич в Гранатном переулке, куда нередко захаживал его новый приятель.

Одно посещение Клюева особенно запомнилось Ивневу. Шёл процесс Промпартии, главным фигурантом на котором был инженер Л. К. Рамзин. Газеты, советские и зарубежные, обкричались по поводу этого шоу, закончившегося смертными приговорами 7 декабря 1930 года. А Клюев при разговоре с Ивневым сделал вид, что ничего не знает и ни о каком Рамзине не ведает.

– Ну, Николай Алексеевич, – удивился Ивнев, – все газеты пишут о процессе Рамзина, а вы не знаете.

– Но я же газет не читаю, – елейным голосом ответил Клюев. – Куда нам со свиным рылом да в калашный ряд. Что мы, деревенские, понимаем? Нам бы только сытыми быть.

– Всё равно, – возразил Ивнев. – Даже те, кто не читает газет, не могут не знать о Рамзине. О нём говорит вся Москва.

– Как ты сказал? – перебил Клюев приятеля. – Рамзин?

Он сделал вид, что хочет вспомнить, но никак не может.

– Рамзин… Рамзин… Что-то знакомое. Ах да, вспомнил. У нас в Олонецкой губернии был купец Рамазинов. Торговал он лампадным маслом. Крепкий мужик был, деловой. А этот, ты говоришь, Рамзин. Нет, нет, не знаю Рамзина. А вот Рамазинова хорошо помню.

И тут Клюева позвали к телефону. Гость остался в комнате один. Осмотрелся. Комната была обставлена на манер деревенской избы старого времени. На лавке лежал домотканый коврик, а под ним… стопка газет. Ивнев бегло просмотрел их. Все были явно читаные. Вернувшийся хозяин извинился и продолжил беседу:

– Ты не гневайся на меня, что оставил тебя одного. Звонила мне одна стихолюбка. Надоели они мне. Ни шиша не понимают в стихах, а лезут. Умеют только ахать да охать. Как хорошо, как хорошо, а что хорошо, сами не знают.