Щелкунов входил в кафе, протирая выпуклые стёкла очков и натыкаясь сослепу на столики. Старомодное пальто с вытертым бархатным воротником он осторожно вешал на гвоздь, рядом ставил тяжёлые пачки пыльных книг, перевязанные телефонным проводом. Из карманов его пальто наружу выбирались голодные котята, которых он имел обыкновение подбирать на улицах города. Кафе наполнялось отчаянным кошачьим писком, под который книголюб начинал работать.

Из недр какого-либо кармана Щелкунов извлекал чернильницу «Ванька-встанька» и несколько гусиных перьев; садился за столик, лезвием бритвы очинял перо и, посапывая, начинал писать почерком, похожим на допетровскую вязь. Если кто-нибудь приносил ему для оценки редкую книгу, Щелкунов прилагал все усилия, чтобы завладеть ею. Почти касаясь всклокоченной бородой страниц фолианта, он перелистывал его, принюхивался к переплёту и, криво усмехаясь, изрекал:

– Широко известное издание. Можете купить в любой день на развале под Китайгородской стеной. Вы просто обмишурились. Мне вас жаль. Но, в общем, могу обменять эту книжицу на…

Не дожидаясь согласия любителя, он прятал его приобретение в объёмный портфель. И никакими уговорами и силой вернуть «экспроприированную» книгу никому и никогда не удавалось.

Работу Щелкунова неоднократно наблюдал начинающий писатель К. Г. Паустовский. Заметив его интерес к своей персоне, старый журналист предложил как-то Константину Георгиевичу пойти с ним в ночлежный дом у Виндавского (Рижского) вокзала. Там проживал опустившийся тульский поэт-самоучка, у которого были письма Л. Н. Толстого.

Когда подходили к дому убогих, Щелкунов вдруг схватил своего напарника за руку и потащил к афишному столбу. Укрывшись за ним, задыхаясь, пояснил свои действия:

– Стоит, маклак! Вон видите, на тротуаре против ночлежки старик в рваной панаме, с козлиной бородой. Я взял вас, чтобы вы мне помогли.

– Чем же я могу помочь? – удивился Паустовский.

– Уведите его. Я пережду в аптеке.

– Да как же я его уведу?

– Прикиньтесь сыщиком. Он не выдержит. У него рыльце в пуху. Я сам покупал у него книги, украденные из Исторического музея.

Константин Георгиевич «прикинулся». Получилось. Но в душе остался неприятный осадок от пособничества книжному фанату. Впрочем, скоро это прошло: Щелкунов завоевал всех посетителей кафе журналистов блестящей импровизацией о книге:

«– Книга, созданная руками человека, стала такой же категорией вечности, как пространство и время. Смертный человек создал бессмертную ценность. Сквозь все времена книга проносила мысль в первозданной её чистоте и многообразии оттенков, как бы только что рождённую. Мы вникаем в каденцию[60] медлительных стихов Гомера, и перед нами происходит чудо – тысячелетний окаменелый гомеровский посох распускается цветами живой поэзии. Века ушли в непроницаемый туман. Только человеческая мысль резко сверкает в нём подобно голубой звезде Веге, как бы вобравшей в себя весь свет мирового пространства. Никакие провалы истории и глухие пространства времён не в состоянии уничтожить человеческую мысль, закреплённую в сотнях, тысячах и миллионах рукописей и книг…»