Возможно, что сравнение символического мира «Доктора Живаго» с символикой «Детства Люверс» не покажется со стороны столь же драматическим, как разрыв Пастернака сначала с музыкой, а потом с философией. Однако в нашем понимании новый подход писателя к символическому языку прозы проявляется прежде всего именно в «сглаженном» и «приглушенном» контрасте. Значителен здесь и тот факт, что если в период работы над «Детством Люверс» Пастернак видит нравственное становление личности как путь от «души» к «духу», включающему в себя мир «абстрактных идей», то в «Докторе Живаго» понятия «души» и «духа» не расчленены. Более того, всеинтегрирующие способности «души» становятся в позднем периоде главенствующей темой – не просто языком символов, но и основным жизненным принципом. И не поэтому ли Пастернак спрашивал в приведенном выше письме к де Пруайар: какова же «душа у этой новой прозы, которую представляет собой „Д<октор> Ж<иваго>“?» (Х: 489).

Примечательно и то, что ранние произведения Пастернака посвящены одухотворенным носителям «идей»: Гейне, своей мощью состязающемуся с солнцем; Толстому – силе совести из Тулы, по воле которого «начинают плясать магнитные стрелки» (III: 29); Лермонтову, «духу живого приключения», провозвестнику страданий и бурь. Вспоминая прогулки с Когеном, Пастернак писал: собеседники знали, что рядом с ними «продвигался реальный дух математической физики, приблизительно путем такой же поступи, шаг за шагом подобравшей свои главные основоположенья» (III: 191). О Скрябине, кумире своей юности, уже давно разочаровавшись в ницшеанстве, он признавался в очерке «Люди и положения»: «Скрябин покорял меня свежестью своего духа» (III: 303). Для молодого Пастернака это было высокой похвалой. Но в период работы над романом «дух», как и абстрактные идеи, его сопровождающие, – уже неоднозначный комплимент. Отделенные от душевной жизни, эти реалии становятся проводниками событий, способных привести к полному истреблению жизни.

Заметим, что в поворотные моменты романа Пастернак подчеркивает противоборство между душой событий, связанной органически с жизнью природы, с одной стороны, и носителями идей и «духа эпохи» – с другой. Тщетно пытается доктор объяснить Либериусу, «освободителю» рабочего класса и главе «лесного воинства», что за их «идеи общего совершенствования» страна заплатит «морями крови». Да и сами идеи подобного «совершенствования» жизни основаны на жестоком отказе от любых одушевляющих принципов, действующих сплошь и рядом в жизненном пространстве. Заметим, что в этом разговоре слова «душа» и «дух» жизни выступают как взаимозаменяемые: