Отказываясь от интеграции невыносимого опыта, эти художники блокируют работу сознания и, отвернувшись от себя и своего прошлого, ужасаются пустоте, зияющей на месте того, что было когда-то индивидуальностью.

И действительно, трудно найти у Пастернака тему более важную, чем необходимость непрестанной работы творческого сознания, даже когда сам он навсегда отказывается от таких слов, как «априористы лирики», «синтез» или «интеграция», и ищет новых образов и «непритязательных» формулировок. В 1956 году в стихотворении «Душа» он говорит о собственном творчестве как об «усыпальнице», принимающей тела убиенных, сравнивая свои размышления о судьбах неисчислимых страдальцев с мельницей, «перемалывающей» трагический опыт века. «Душа», преклоняясь перед их страданием, становится оплакивающей лирой или мастерицей, превращающей в поэзию несчастья и боль затравленных людей:

То есть тема синтетической совокупности опыта не исчезла, она остается неотъемлемой частью подхода к человеческому «я» и к его творческому призванию.

И что важно – для Пастернака непрестанная работа художника является единственным способом защититься от ужаса, порождаемого чудовищными событиями ХХ столетия. Возвращаясь в очерке «Люди и положения» к судьбе Цветаевой, Пастернак подытоживает опыт всей своей жизни, рассказывая читателям о несчастье величайшего поэта, чей дар устал бороться с непобедимой косностью и всевластвующей несправедливостью. Самоубийство Цветаевой, утверждает он, стало неизбежным, когда она перестала работать и осознала кошмары увиденного и переживаемого, отказавшись от творческой «страсти». Именно тогда действительность предстала перед Цветаевой не просто зловещей – подступив вплотную, хаос поглотил ее:

Марина Цветаева всю жизнь заслонялась от повседневности работой, и, когда ей показалось, что это непозволительная роскошь и ради сына она должна временно пожертвовать увлекательной страстью и взглянуть кругом трезво, она увидела хаос, непропущенный сквозь творчество, неподвижный, непривычно косный, и в испуге отшатнулась и, не зная, куда деться от ужаса, впопыхах спряталась в смерть, сунув голову в петлю, как под подушку (III: 331).

Марина Цветаева всю жизнь заслонялась от повседневности работой, и, когда ей показалось, что это непозволительная роскошь и ради сына она должна временно пожертвовать увлекательной страстью и взглянуть кругом трезво, она увидела хаос, непропущенный сквозь творчество, неподвижный, непривычно косный, и в испуге отшатнулась и, не зная, куда деться от ужаса, впопыхах спряталась в смерть, сунув голову в петлю, как под подушку (III: 331).