Я слышу всхлип Фаустова и боюсь повернуться.

— Почему здесь?! — молится он. — Это должно быть в отдельном музейном зале, как «Ночной дозор» в Амстердаме!

Так и стоим: Фаустов, я и мой маленький сын, а чуть правее, на третьей ступеньке у двери, с поднятым светильником, как богиня огня, Евдокия Николаевна Глебова, бывшая блокадница, жена репрессированного большевика, сестра красного комиссара и величайшего художника, не догадавшаяся ни в прошлом, ни в настоящем, что вся ее жизнь — беспримерный человеческий подвиг.

Это она сделала в блокаду то, что, вероятно, и должна была сделать: вынесла на своих дистрофических плечах в морозные дни сорок второго года триста никем не оцененных и пока никому не нужных полотен — поклонимся светлой ее памяти и мы, и все человечество! Она сохранила мировой культуре уникальнейшие шедевры.

А еще через несколько лет, подплывая на катерке к статуе Свободы в Нью-Йорке и с пустым безразличным любопытством разглядывая известную фигуру, я внезапно вспомнил Евдокию Николаевну. Она стояла так же в своей комнатушке, не туника, а широкий платок спадал с ее плеч, свет от лампы освещал спасенное полотно гениального брата. «Вот он, наш символ свободы!» — внезапно подумал я.

Народ в Манеже перемещается волнами, от полотна к полотну.

«Формула весны», «Формула пролетариата», «Скотницы», «Семья плотника» Павла Филонова, рядом «Апостолы» Натальи Гончаровой, «Зеленый еврей» Марка Шагала, портреты Роберта Фалька, поразительный «Композитор Лурье» Павла Митурича, многое, многое другое...

Красная конница Казимира Малевича мчится по волнистому горизонту, по синему воздуху, звучат боевые фанфары, слышится галоп победного воинства революции.

Почему это было под семью замками, в чуланах музеев?! Кто спрятал великие завоевания искусства?! Какие силы не давали открыть наглухо забитые двери?!

На улице небывалый мороз. И очередь, замерзшая, как в блокаду. Только голод нынче иной, — не в булочную за граммами хлеба, а в музей, к искусству.

Ртутному столбику крепко за тридцать, но очередь ждет, движется медленно, проникает.

Я, наконец, нахожу «Жницу» Пакулина, охристое чудо, соединение древнерусских фресок с экспрессивной силой мексиканца Сикейроса.

Впрочем, отчего Сикейроса?! Разве не раньше о том же сказал Малевич?! Не его ли идеи дали живительные импульсы мировому искусству?! Будь то живописцы другого континента или молодежь ленинградского «Круга».

«Жница» Казимира Малевича.

«Жница» Вячеслава Пакулина.

«Жница» Алексея Пахомова.

«Жница» Давида Загоскина.