Незаписанное, не тронутое кистью, карандашом или сангиной — это и есть воздух изображенного, световая протекающая среда, часть целого.

Деревеньки, сады, избушки, путник, бредущий по бесконечному полю к далекому и такому же одинокому домику, дьявольский омут, мерцающая серебристая чернота реки, взгорки, дремучие леса, чащи — все это разнообразие, увиденное мной и вчера и сегодня, давало уверенность, что я действительно нашел, открыл самобытный талант, крупное явление в искусстве.

По каждому рисунку, как по линии ладони, я пытаюсь разгадать неведомую жизнь художника. Я рассматриваю листы, как знаки переживаний, следы его биографии. Какое же откровение принесут холсты Мастера завтра?!

Хозяева давно спят.

Я, наконец, выхожу в коридор, нашариваю задвижку замка и прикрываю дверь анкудиновской квартиры.

На этот раз я уснул сразу. Приснился мне странный портрет. Застывший, заостренный профиль, поворот чем-то знакомого лица.

Сознание было пассивным. Требовалось усилие, чтобы вспомнить. Но проснуться я не мог, не получалось.

Где же я видел этого человека? Встречались? Разговаривали?

Черный калужнинский лист подержал я перед уходом, портрет насторожил, но уже не было сил рассматривать и сравнивать дальше. Я закрыл папку и пошел к выходу, я сразу забыл этот лист. И теперь... лицо явилось ко мне во сне.

Наверное, тревога и безответность разбудили меня. Портрет не исчез. И вдруг догадка: Данте!

Да, конечно, это его величие, заостренная линия, тонкий абрис.

И тут же, как удар, другое имя: Ахматова.

Нет мемуариста, который не вспоминал бы ее царственности. Я был у Ахматовой всего один раз, — это случай, моя личная история. Но, мне кажется, есть точная фраза, услышанная на вечере ее памяти. И фраза была написана другом Фаустова, известным профессором, в письме к своему коллеге.

«А вечерами, — сообщал он, — на улицу выходит Ахматова, императрикс, превращая Комарово в Царское Село».

...В начале шестидесятых мы снимали веранду на втором этаже густонаселенного дачного дома в Комарове.

Я писал первую повесть, забросив, к неудовольствию близких, готовую медицинскую диссертацию, скрывая это от сослуживцев.

Писатели жили неподалеку, в поселке, на литфондовских дачах и в Доме творчества, но их фамилии даже не доносились до меня, это был иной, далекий, неведомый мир.