Читали семьей, вслух. Она понимала, как Николаю Николаевичу трудно, хоть и шутил, и храбрился.

После блокады, в конце сорок третьего, удалось Фаустову вырваться к семье, в деревню, — жили они уже в Сибири, в родном селе. Было тут Дарье сподручнее, хорошо ребятам. Купили порося, отца ждали.

Приехал Николай Николаевич больной, слабый, лицо зеленого цвета, едва мужа узнала, такой доходяга. Поплакала, попричитала над ним, но тут же решила, нельзя время терять, на ноги нужно его ставить. Бывало, подпояшет веревочкой, взыскательно оглядит — пастух как пастух, такого деревенские не освищут, — даст хворостину в руки: иди на солнышко, паси поросенка, нагуливайте оба жирку.

И часа не пройдет, как поросенок уже носом ворота толкает, скучно ему с Николаем Николаевичем.

Побежит Дарья Анисимовна в условленное место, глядь, а муж сидит на пеньке, чиркает в книжечке, Гегеля или Бебеля прорабатывает. И как только он эту философию пронес в поле, ощупывала ведь всего!

И не закричишь, не топнешь — услышат деревенские, станут Дарью жалеть, — за городского дурачка вышла!..

В конце семидесятых начались душевные болезни Николая Николаевича: он впадал в длительные депрессии, начиналось с бреда преследования, опять стал бояться голода, как в блокаду, прятал за кроватью кефир, охранял холодильник, а затем погружался в мрачную тьму.

Первыми признаками болезни оказывалась его литературная беспомощность. Садился за стол, а слова... исчезали. Не мог написать предложения, хотя всю жизнь фразы текли словно бы сами собой.

Безмолвие его пугало. Тревога заставляла метаться. Поднималась агрессивность.

Как волнуется птица, увидевшая выпавшего из гнезда птенца, так нервничала и Дарья Анисимовна, не зная, не понимая, чем можно помочь близкому человеку. Казалось, помоги Фаустову с новым сюжетом — и болезнь кончится, отступит.

И ведь дала однажды, спасла, вот что удивительно! Вспомнила, глядя на беспокойство мужа, что еще в начале тридцатых не дописал он рассказ, но черновики не выбросил, а закинул на антресоль.

Показалось ей: найди черновик — и допишет!

Вытащила старую корзину с бумагами, стала показывать мужу листок за листком. И вдруг узнал он свой недописанный, хапнул с жадностью рукопись, стал читать.

Да, такая мысль и была ему необходима! Пришло вдруг решение, сообразил, как интереснее можно теперь закончить!

Этот рассказ оказался самым сильным, написанным в его последние годы.

В конце семидесятых старики стали совсем неразлучны: куда направлялась Дарья Анисимовна, туда шел и Николай Николаевич.