Фебо, как и Томмазо, Микеланджело дарил сонеты, а сонетов в те годы он сочинил множество. В стихах, вероятно посвященных Фебо, обыгрывается значение его фамилии Поджо («холм»), его «солнечное» имя, а сам юноша уподобляется Фебу, или Аполлону, или богу солнца[1229]. Однако единственное сохранившееся письмо, отправленное Фебо к Микеланджело, кажется неискренним и корыстным, оно ничем не схоже с изысканными, но проникнутыми искренней преданностью письмами Томмазо[1230].

Оно датировано 14 января 1535 года. Фебо утверждает, что не сумел отлучиться, чтобы попрощаться с Микеланджело в тот день, когда уехал из Флоренции, но нисколько не сердится на него, поскольку видит в нем едва ли не отца. Впрочем, Фебо не потрудился дать знать о себе в течение следующих трех с половиной месяцев, которые провел в Пизе. Теперь, вернувшись во Флоренцию и нуждаясь в деньгах, Фебо с радостью принял помощь, предложенную Микеланджело, и попросил его прислать денежный перевод на имя своего банкира, надеясь получить наличные. Чрезвычайно маловероятно, чтобы любовь Микеланджело к Томмазо Кавальери обрела какое-то физическое выражение; однако трудно поверить, что его отношения с Фебо были столь же чисты.

Искушение грехом – сюжет рисунка Микеланджело, озаглавленного «Сон» («Il Sogno»)[1231]. Вазари причисляет его к группе, в которую входят «Ганимед», «Наказание Тития» и другие, созданные для Томмазо, но когда именно он был исполнен, мы не знаем. На этом графическом листе изображен идеально стройный, атлетически сложенный молодой человек, облокотившийся на сферу, которая, вероятно, призвана символизировать земной шар. Юноша сидит на некоем ящике, в котором лежат усмехающиеся театральные маски, видимо аллегорически представляющие всю тщету и обманчивость земных наслаждений, устремлений и замыслов. Они напоминают мрачную и зловещую маску, скрывающуюся под рукой «Ночи» в капелле Медичи.

За спиной молодого человека кольцом расположились пороки, в том числе гнев, алчность и прежде всего похоть, которую представляют нагие обнявшиеся любовники. В облаках над ними парит, полустертый в прошлом каким-то ханжеским владельцем рисунка, массивный, возбужденный пенис, воздетый кверху словно пушечный ствол, – наиболее откровенный сексуальный образ, когда-либо созданный Микеланджело.

Впрочем, молодого человека на этом аллегорическом рисунке от грозящих ему искушений отвращает обнаженный крылатый гений, слетающий с небес и дующий в трубу, направленную прямо в лоб главному герою. Таким образом, душа его пробуждается, отринув порок и устремившись к добродетели. Как мы уже видели, в жизни самого Микеланджело на рубеже пятидесяти – пятидесяти пяти лет чувственная страсть стала играть более важную роль, чем когда-либо прежде. Именно в эти годы, как указывал переводчик и исследователь его стихов Джеймс Сэслоу, он сочинил «первый массив любовной поэзии на родном языке в европейской традиции Нового времени, обращенный мужчиной к другому мужчине»[1232]. Несколько сонетов он адресовал Фебо, но бо́льшую часть, судя по всему, – Томмазо.