Совершенно очевидно, что Аретино не мог не обратиться к Микеланджело, хотя маловероятно, чтобы они хорошо знали друг друга. Изредка их пути, возможно, пересекались в 1516 году в Риме, и в любом случае Аретино пребывал во вражеском лагере, будучи поклонником Рафаэля. Впрочем, Аретино был не из тех, кто стал бы смущаться подобными мелкими деталями. Письмо, полученное Микеланджело в Мачелло деи Корви, представляло собой отчасти образец только-только зарождавшегося жанра литературной критики, отчасти предложение заключить союз. Аретино можно считать не только первым журналистом и критиком, но и специалистом по связям с общественностью. В завуалированной форме он предлагал свои услуги и начинал с чудесной демонстрации того, на что способен. В нескольких словах Аретино описал головокружительный взлет, ожидающий художника: «В мире множество правителей, но всего один Микеланджело».
Тем самым Аретино возвысил Микеланджело, отнюдь не простого ремесленника, до положения принца, даже более редкостного, чем князья и правители. Более того, могущество и творческий дар Микеланджело, по мнению Аретино, позволяли ему соперничать с самим Господом Богом: «Своими руками Вы способны сотворить новый мир». Далее Аретино, не отличавшийся ложной скромностью, похвалил самого себя, подчеркнув, что «теперь, когда имя его очистилось от клеветы недоброжелателей, все правители желают видеть его при своем дворе». Потом он переходил к делу. Аретино-де прослышал, что Микеланджело работает над новой фреской, в которой чает превзойти даже несравненный потолок Сикстинской капеллы, то есть восторжествовать над самим собой. Далее Аретино описывал, как, по его мнению, Микеланджело воплотит этот приводящий в трепет сюжет, и прибегал не столько к изображению живописных подробностей, сколько к риторическим фигурам: «Я зрю Природу, робко замершую поодаль, исполненную ужаса, дряхлую, сморщенную и бесплодную старуху. Я зрю Время-Сатурна, иссохшего и дрожащего, близящегося к закату…» И так далее, в манере, естественно, более изобилующей литературными ухищрениями, нежели описаниями визуальных деталей. В заключение Аретино восклицает, что, хотя он поклялся никогда более не возвращаться в Рим, где на жизнь его неоднократно покушались, ему все же придется сделать это, дабы увидеть новый шедевр Микеланджело: «Уж лучше я нарушу клятву, нежели оскорблю невниманием Ваш гений». В сердечном, но кратком ответе Микеланджело, пожалуй, можно различить легкую иронию. К корреспонденту он обращается так: «Великолепный мессер Пьетро, господин и брат» – и продолжает: «Получив Ваше письмо, я одновременно испытал и радость, и огорчение. Я очень обрадовался тому, что оно от Вас, человека по доблестям своим единственного во всем мире. И вместе с тем я огорчился, так как, закончив уже бо́льшую часть росписи [